Бизнес и/или свобода - Ольга Лукина

Мы с честью вышли из экстремального режима работы. Необходимости торопиться больше не было, и у нас появилось время для более спокойной и вдумчивой работы. Я объяснила своему пациенту, что в течение короткого срока он смог «сбросить настройку» и совершил действия, независимые от какого-то детского решения. Но наличие тревоги и дискомфорта свидетельствует о том, что какие-то другие решения все еще в силе. Внутренние ограничения по-прежнему мешают Андрею. И это означает, что их необходимо извлечь на свет.

– Что-то мы еще не достали, – сказала я. – Попробуем разобраться, что именно. Я предлагаю вам снова воссоздать в памяти состояние, охватывающее вас за рабочим столом. Что изменилось теперь? Что вы уже разрешили себе? А что вызывает у вас волнение или тревогу?

Андрей ответил не задумываясь:

– Я перестал винить себя за то, что я несовершенный. Теперь мне не хочется убегать. Моментами я даже начинаю чувствовать увлеченность процессом. Ловлю вдохновение. Но… Вдруг неожиданно замираю.

– Расскажите об этом «замирании». Андрей медлил.

– Это возможно? – уточнила я.

Андрей побарабанил пальцами по краю стола.

– Понимаете… – заговорил он. – В первом порыве мне хотелось сразу ответить вам, что я чувствую страх. Но… Дело в том, что это уже какой-то другой страх. Это страх… собственной дерзости. Как будто я на что-то посягаю. Страх самого себя? Жизни? – Андрей пытался подобрать наиболее точное слово, но не находил его.

– Может быть это страх свободы? – спросила я.

Андрей поднял брови. Он посмотрел на меня так, как будто я была вторым после него человеком в мире, знающим это слово. Его огромные глаза блестели.

– Да. Именно так.

Я была потрясена. Происходящее ломало все мои прежние представления о скорости развития клиента в процессе терапии. Сидящего передо мной молодого человека смело можно было назвать гением. И не только в компьютерной области. В течение третьего терапевтического часа он дошел до осознания собственного страха быть свободным. На проделанное нами за три часа обычно уходит полтора-два года работы.

Андрей был гением познания. И дело было не только в его незаурядной способности стремительно осваивать информацию, но и в способности сразу же реализовывать эту информацию в продукцию, в изменения.

Итак, мы обнаружили следующий, более глубокий слой страха. Метафорически его можно назвать страхом потаенной двери. Страхом перед дверью, которую некая внешняя сила запрещает открывать без объяснения причин: «не открывай, иначе быть беде». Этот страх имеет отношение к архаическим страхам, свойственным каждому из нас, переходящим из поколения в поколение, – страх быть счастливым и могущественным.

Такой страх является олицетворением иррациональной веры в наличие у человека презумпции виновности, которая нашла свое отражение в мифах. Человека преследует ощущение некоего долженствования – за каждый жизненный плюс он обязательно должен расплатиться минусом. Каждая человеческая радость вызовет зависть богов. И наступит час расплаты.

В творческом процессе, в процессе самореализации действуют те же механизмы: принимая свой талант и неумолимо двигаясь к познанию, человек словно бы посягает на роль творца. Он полагается на свой разум, устанавливает взаимосвязи, воспринимает мир как целостную систему. Он посягает на роль того, кто выбирает и решает. Он посягает на внутреннюю свободу. Как будто бы он отбирает у бога полномочия. И это страшит, как преступление, как воровство, за которым неминуемо последует возмездие. Эти страхи мы несем глубоко внутри.

Маслоу писал в своей книге «По направлению к психологии бытия»: «В большинстве культур «революционеры», которые бросали вызов богам и пытались добраться до их секретов, подвергались суровому наказанию (Адам и Ева, Прометей и Эдип), что должно было отучить всех остальных от попыток стать вровень с богами.

Если выражаться предельно сжато, нас завораживает и пугает именно наше богоподобие, мы не знаем, что с этим делать, мы и стремимся к нему, и бежим от него. Один из аспектов человеческой судьбы заключается в том, что мы одновременно и черви земные, и боги. Каждый из наших великих творцов, наших богоподобных людей, говорил об известной отваге, необходимой одиночке в момент творения, утверждения чего-то нового (противоречащего старому). Это – дерзновение, способность «выйти из строя», когда все стоят на месте, вызов».

Я вижу в сюжетах классических мифов глубинное послание: опасно и карается не само покушение на знание и на свободу, опасна не готовность взять за свои действия ответственность. Ответственность позволяет принять вызов познания и творения, о котором пишет Маслоу.

Свобода часто ассоциируется с чем-то желанным и прекрасным, но изначально человеку не принадлежащим, с чем-то, находящимся за границами личности. Разрешить себе свободу или нет – можешь решить только ты сам.

Совершенная защита нужна на войне

– Остановимся на самом понятии «свобода». Что для вас лично стоит за этим словом? – спросила я. Андрей высоко поднял брови.

– Как что?! – удивился он. – Собственно, то самое, к чему я иду с семи лет. Некое неуязвимое положение. Во всех смыслах – в финансовом, в интеллектуальном, в профессиональном. В результате многих лет титанических усилий, напряженной учебы и работы я, в конце концов, должен подняться настолько высоко, что достать до меня будет уже невозможно. Я почувствую себя свободным тогда, когда стану недосягаем.

– Недосягаем для врагов?

– Хм… – Андрей улыбнулся. – Н-да. Вы все правильно помните! – Он скрестил руки на груди и откинулся в кресле. – Конечно, я понимаю вашу мысль… На прошлой сессии я сам же рассказывал вам, как пришел к выводу о том, что не вижу людей, заведомо ожидая от них только зло… – Андрей задумался. Я продолжила:

– То, о чем вы только что рассказали, например, для меня не выглядит, как свобода. Скорее, как БЕГСТВО. От многообразия жизни, от людей. Всем своим существом вы устремлены к созданию совершенных защит. Но давайте подумаем, что представляет собой мир, в котором необходимы совершенные защиты?

– Ну… – Я заметила, что Андрей вновь переживает момент откровения. – Это, конечно, никакой не мир. Скорее война.

– Вот именно. Стремление к совершенным защитам корнями уходит в некую неизбежность: либо ты создаешь для себя совершенное непробиваемое незыблемое бомбоубежище, либо погибаешь. Движение к такой цели можно сравнить с бегством от пули. За твоей спиной вооруженный преследователь. Ты бежишь от него, прилагая «титанические усилия», – я процитировала Андрея. – Ты должен быть очень сильным, очень быстрым, очень ловким, собранным, хитрым, умным. И если ты будешь очень стараться, то ты выживешь. Но ты – мишень. Похоже ли это на свободу?

Андрей прищурился.

– В этом что-то есть… – сказал он с некоторым сомнением.

– Хорошо, – сказала я. – Предположим, недосягаемая позиция обретена. Расскажите, что будет дальше?

Андрей помолчал.

– Не знаю, – простодушно ответил он. – Не хочу врать. Действительно не знаю! Наверное, наступит счастье. – Он сконфужено улыбнулся.

– Попробуйте описать это счастье, – предложила я.

– Ну… – Андрей пожал плечами. – Простите… – он медлил с ответом. – А может быть лучше вы? – На секунду Андрей по-детски смутился, но быстро нашелся и с присущим ему азартом пояснил:

– Может быть, вы опишите мне, как вы понимаете свободу и счастье? Как это в принципе бывает?

– Представим себе мир без перманентной угрозы для вашей жизни. Он будет дифференцирован, в нем будет множество приятных и неприятных моментов. Он далеко не идеален, не справедлив. Но прямой неотъемлемой угрозы не будет. Назовем это относительным комфортом. Жизнь не без трудностей, не без потерь, не без усилий, но жизнь с чувством собственного достоинства, с доверием к себе. Представим себе, что в этой реальности у человека есть цели и мечты. Он делает свое дело. На его пути встречаются не только те, кто ему мешает, но и те, кто к нему благоволит, оказывает помощь и поддержку. И у него есть право выбирать, с кем сближаться, с кем сотрудничать. Этот человек представляет, чего бы он хотел достичь через 10 лет, через 20. Он «видит» себя во времени. Он представляет свою старость. Он не провидец и не строитель утопических миров. Он просто знает, чего хочет: он знает, что хотел бы оставить после себя, кем хотел бы быть окружен на момент жизненного финала.

Вот в таком случае жизнь человека становится осмысленным действием, в котором в каждый момент времени, в каждой жизненной ситуации из огромного числа возможностей он выбирает и реализует именно те, что достойны его и согласованы с его идеей. Независимо от переживаний радости или боли такой человек всегда чувствует себя наполненным именно той радостью и именно той болью.