Нынче в порфире… - Стиг Трентер

Он убрал палец, и теперь я разглядел, что одно из верхних окон «стоматолового» дома помечено крестиком. Подпись гласила: «Крестиком обозначено окно гостиной директора Лесслера, в которой был найден мертвым его сын Гильберт».

— Вы уверены, что свет вспыхивал именно в этом окне? — спросил я.

— Совершенно уверены,— ответил он.— Мы с женой точно помним, что окно было под самой щетиной.

— Не помните случайно, когда загорелся свет?

— В четверть десятого,— твердо сказал молодой господин Калльвик.— Как раз пробили часы на церкви Марии-Магдалины.

Жена согласно кивнула.

— Я хорошо запомнила, потому что сказала тогда, мол, в кино идти уже поздно.

— Где вы сидели?

— Слева у окна,— ответил он.

— В самой гондоле?

Он покачал головой.

— Нет, поблизости от входа, третий или четвертый столик, по-моему. То есть дом со световой рекламой находился прямо перед нами.

— Вы не заметили, в комнате кто-то был?

— Я не обратил внимания.— Он посмотрел на жену.— А ты?

Она отрицательно мотнула головой.

— Далеко все-таки, метров семьдесят пять, да мы и не приглядывались,

— А потом свет выключили? — спросил я.

Этого они не видели. Они вообще перестали обращать внимание на «стоматоловый» дом.

Я потер свой небритый подбородок, тщетно пытаясь сделать какие-то выводы из услышанного.

— Мы подумали, а вдруг это важно,— сказал конторщик Калльвик.— В газете пишут, что Гильберта Лесслера застрелили без десяти девять, но свет-то зажегся спустя двадцать пять минут.

Я рассеянно кивнул и спросил у них адрес на случай, если полиция захочет потолковать с ними. Когда я записал адрес, они попрощались и ушли.

— Почему они не обратились прямо в полицию? — спросил я Аллана Андерссона.

— Плохо же ты знаешь презренную человеческую натуру,— медовым голосом проворковал он.— От полиции десяточку за информацию не получишь.— Он посерьезнел.— По-твоему, это важно?

— Не знаю,— честно ответил я.— Но факт есть факт: утром свет в гостиной был выключен.

Толстяк встал, подошел к письменному столу.

— Ну-ка, выкладывай все про свои опасные приключения, а заодно можешь побриться.

У Шлюза я вышел из переполненного трамвая и теперь шагал по мостовой к тротуару в толпе возвращающихся домой конторских служак, которые, словно лемминги, потоком текли к метро, направляясь в предместья. Часы в Старом городе только что пробили пять, и нескончаемые вереницы велосипедов и автомашин катили многополосными магистралями, разделялись, исчезали под серыми виадуками и опять выныривали на мягкий вечерний свет. Гигантская транспортная развязка напоминала кипящий ведьмин котел.

Там, где Катаринавеген, поворачивая, спускалась к Шлюзу, свежепросмоленная деревянная лестница в несколько маршей вела вверх по крутому откосу. Здесь давние постройки были снесены, и на множестве террас городские садовники дали волю своей фантазии. Каждый крохотный уступ был превращен в цветник, и между зелеными побегами дикого винограда проглядывали остатки старинных стен и сводов.

Перед домом № 9 по Урведерсгренд прохаживался полицейский в форме, держа на расстоянии кучку любопытных. Он участвовал в утренних розысках и теперь явно узнал меня. Среди любопытных было два фоторепортера; когда полицейский, козырнув, пропустил меня в парадную, в их глазах искрой промелькнула зависть.

Дверь квартиры открыл бессменный шофер Веспера Юнсона.

— Начальник в библиотеке,— тихо сказал он.-Родственников допрашивает.

Наконец-то, подумал я. Наконец-то на сцену явились родственники.

— Можно войти и подождать? — спросил я.

Он с сомнением посмотрел на меня, потом буркнул:

— Худого-то от этого, поди, не будет…

— Я тоже так думаю,— поддакнул я и снял шляпу.

Под вешалкой стояли большие кожаные чемоданы, рюкзак и пара лыж. Утром их здесь не было.

— Это багаж директора Лесслера,— объяснил Класон.— Только что привезли, с Центрального вокзала. Вы, наверно, знаете, он был в Лапландии, катался на лыжах.

Когда я вошел в столовую, разговор оборвался и любопытные взгляды устремились на меня. У торца массивного ренессансного стола сидела средних лет дама с узкой щелью вместо рта и вертела в руке лорнет, словно это был по меньшей мере председательский молоток. Она хотя и сидела, тем не менее я заключил, что она очень мала ростом — обтянутая золотистой кожей спинка стула изрядно возвышалась над ее седой, гладкой прической. Слева от нее сидел лысоватый пожилой мужчина с пустым взглядом и бесстрастным упитанным лицом. Большие волосатые руки беспокойно теребили тонкую кружевную скатерть — казалось, он толком не знал, куда их девать.

У стены сидел еще один мужчина — тоже средних лет,— покачивался на стуле. У него были курчавые черные волосы, пухлые щеки и толстый двойной подбородок. Губы тоже толстые, болтливые.

— Дайте знак, когда досыта наглазеетесь,— неожиданно сказал он. Говорил он так, будто набил полный рот каши.

— Лео! — резко бросила дама у стола.

Он посмотрел на нее и ухмыльнулся.

— Мы же в зверинце, Клара, милая, за решеткой. Черт меня подери, ручаюсь, там внизу берут за вход!

Она укоризненно взглянула на него, затем повернула свое остренькое птичье лицо ко мне и холодно осведомилась:

— Вы из полиции?

— Нет. Я фотограф.

— Что?! — воскликнула она.— Вы собираетесь фотографировать здесь?

Я успокоил ее, но теперь тот, кого звали Лео, издал восторженный возглас:

— Изумительно! А ведь дивная фотография вышла бы для «Домохозяйки»! Неразлучная троица скорбящих — сестра и братья.— Его рука описала широкий жест, голос сорвался на фальцет.— Слева старшая сестра Клара, она вершит в семье суд и расправу, посредине благовоспитанный мальчуган Нильс, а справа младшенький, Леопольд, доставляющий всем одни только огорчения и неприятности. Какая чудесная фотография, какая…

— Лео, сядь! — оборвала его старшая сестра пронзительным учительским голосом. Она встала, на бледных щеках проступили красные пятна.

— Знаешь, дядюшка,— нежданно-негаданно донесся с другого конца комнаты мягкий голос,— ты ни капли не забавен.

Это была Хелен Лесслер, молодая жена Гильберта. Она стояла у окна, перебирая цветы в оловянной вазе на низком сундуке. На мгновение наши взгляды встретились, и я поймал в ее глазах искру узнавания.

Лео скривился.

— Ты очень меня расстроила.— И он обескураженно сел.

Из-за прикрытой двери библиотеки слышался тихий гул голосов. Наверно, Веспер Юнсон допрашивает там четвертого члена семьи. И ведь не исключено, что у кого-то из присутствующих пульс в этот миг бьется слишком быстро.

Средний брат Нильс нарушил молчание:

— Неужто без этого в самом деле нельзя?

Сестра поправила жабо, трепещущее на черном платье стайкой белых мотыльков.

— У полиции, к сожалению, есть свои права,— коротко сказала она.

Лео снова оживился,

— Права,— буркнул он, повернувшись к сестре.— Черт, ну совсем в горле пересохло.

Она даже взглядом его не удостоила. Лео посмотрел по сторонам и уставился в жутковатое полотно старого голландца над сервантом. При виде обнаженной девушки его глазки сладострастно вспыхнули. Он приблизил лицо к ярким краскам — и мигом потух.

— Надо же, черепу улыбается,— пробормотал он себе под нос.— Черт, а мне-то и в голову не приходило.— Наморщив лоб, он отвернулся от картины.— Нет, выпить было бы очень кстати.

В эту минуту дверь отворилась, и медленно вошла молодая женщина. Я успел отметить изысканный покрой черного платья и горжетку из платиновых лис, небрежно накинутую на прямые плечи. И тут наши взгляды встретились.

У меня было смутное впечатление, что глаза у нее большие и серые. Не знаю, как долго я в них смотрел. Кажется, целую вечность, не в силах оторваться. В жизни ничего подобного не испытывал.

Чей-то голос за спиной вернул меня на землю. Не знаю, что он сказал, но серые глаза скользнули в сторону, и алый рот произнес мягко, чуть растягивая слова:

— Он спрашивал, что я делала вчера вечером, чем-то это для него важно.

Чары развеялись, теперь я мог взглянуть на нее трезвым взглядом. Лицо до странности неправильное. Под четко обозначенными скулами щеки резко сужались к маленькому, круглому, но решительному подбородку. Носик тонкий, неприметный; рот тоже маленький, пухлый. В общем-то, некрасивое лицо и все же на редкость привлекательное. Что до ее возраста, то с первого взгляда я определил его неправильно. Ей, без сомнения, было за тридцать. Морщин не видно, однако гладкая, тугая кожа на лбу и скулах выдавала, что их отсутствие — результат подтяжки.

— Пожалуй, я подожду с вами,— сказала она, подойдя к столу.

Остальные не сводили с нее вопрошающих глаз. Лео сказал сиплым голосом: