Дети Гамельна - Игорь Николаев

Йожин долго смотрел на гроб, в котором покоился мастер Гарольд, старейший из девенаторов.

— Доберемся до замка, подумаем… — сумрачно произнес он наконец. — Только из этих двадцати гульденов ты каждую монетку отработаешь.

— И премиальные, — вставил Швальбе.

Йожин ничего не сказал, а только перекрестился, дабы уберечься и не впасть в грех площадной брани. Ландскнехт встал, потянулся, переступил с ноги на ногу, бренча примкнутыми шпорами.

— В путь пора.

— Иди, — сказал монах. — Я сейчас.

— Закинем гроб на повозку, я распоряжусь, — отрапортовал Гунтер и пошел в сторону.

Йожин не смотрел вслед уходящему сыну, он молча глядел на гроб.

— Такие дела, мастер, — вымолвил монах наконец, будто покойник мог услышать. — Одни времена заканчиваются, другие начинаются… И Deus Venántium тоже пришло время меняться… К худу или добру, посмотрим.

История третья. О Дикой Степи, таинственных умениях и странных союзах

Дело оборачивалось скверно.

— Вот тут-то нам и конец придет, братья… — положил ладонь на рукоять сабли-карабели Старый. — Осоку подпалят, и все, как кабанчики, поджаримся…

Опытный воин отлично понимал, что не дадут его малому отряду вырваться. Не пронестись лавой раскидистой, роняя метелки весенних цветов, что делают степь подобной ковру персидскому. А всему виной невезение, да жадность, да нахальство глупое. В степи нет ничего ценнее коня, это каждый знает. Даже распоследняя шелудивая животина стоит немало монет, потому как пеший посреди Дикого Поля — считай, калека. За доброго коня хорошо взять можно, вот и не переводится молодецкий промысел. Но и опасное это занятие, если за конями теми потом погоня пойдет. Жадные татары. Не убыло бы богатства от одного табуна. И хан у них собака, и вера басурманская.

Вот так, позарились на коняшек да и попали, как кур в ощип. Степь, она только в песнях гладкая да привольная. На деле в ней хватает оврагов, болотец и болотищ, холмов и курганов да рощиц разных вперемешку с кустарником. Если кони устали, а на плечах висит погоня — легко заскочить в такое местечко, откуда потом только ползком и выберешься. Или вынесут.

Казаки и заскочили. Теперь пойти на прорыв конной лавой, пусть и малою — было никак не возможно — кони ноги переломают. Оставалось принять бой пешими и сложить головы. Кураж и боевая сноровка — дело великое и чудеса творит, но не когда на одного казака по десятку татар.

— А если? — горячился Астай, из адыгов который, что прибился к куреню два лета тому назад. — Нэ для того мы их рэзали, чтоб сгореть! Сабли есть, пистолеты есть, ружья есть! Рванем, да?! Кто успел — джигит, кто нэт — мертвый джигит.

— Нет, — отрезал Старый. — Ждем. Пока ветра нет, татарва не рискнет, а там, если промысел Божий на то будет, и дождь пойдет.… А за дождем — туман, а за туманом…

— Бабы с сиськами! И горилки таз! — засмеялся в голос кто-то из молодых.

Старый тоже ухмыльнулся в усы. Пока про баб помнят — живые.

— Эй, шайтанье отродье, не стреляй! — заорал дюжий татарин в потрепанном малахае, вздернутом на затылок. — Разговор есть! — и, видно, нисколько не боясь засевших в невеликом болотце казаков, огрел игреневего коника нагайкой, ускоряя его рысь.

— Поговорим? — задумчиво качнул тяжелый пистоль куренной. — Или того? — И, решившись, положил его на кочку. — Ежели что, Антоха Бобер старшой, за ним Василь, а там, как Бог положит.

Не торопясь, раздвинул острые стебли пошел навстречу татарину, спрыгнувшему с коня и машущему обеими руками, что мол, неоружный, как положено. Вражина был низкий, кривоногий, но кряжистый, с маленькими умными глазками, сверкающими как острие бебута.

— Ну и чего морда твоя басурманская хочет? — тяжелый взгляд Старого поймал глаза врага и после недолгой безмолвной борьбы переборол, словно переломив об колено сухую ветку чужой воли. Басурманин чуть побледнел и даже отступил на четверть шага. Но он был хорошим воином и справился с мгновенной слабостью.

— Да вот, безродные кяфиры, к вам разговор есть, — стряхнул оцепенение татарин и продолжил. Он говорил почти без акцента, как природный русак. — Нас две сотни здесь, и еще две подойдут к вечеру. А вас сколько? Десятка два?

— Четырнадцать, — усмехнулся Старый, оценив ответ. — Что, от страха глаза велики? И не бреши про две сотни. Считать с детства приучены. Без малого сотня. Зачем врешь-то?

— Шайтан попутал, — ощерился переговорщик, разводя руками. — Ну, сколько есть, все наши. А твои все тут и останутся. Как бы глаза ни отводили. И ты это знаешь.

Татарин умолк, внимательно глядя в лицо Старому.

— Положим, знаю, — неспешно протянул тот, как бы приглашая продолжить интересные речи.

— Но всякое случается, — негромко проговорил басурманин. — Можно все правильно решить. Чтобы всем хорошо стало. И вам, и нам. И Христу, и Аллаху, и…

— В чем вопрос? — отрывисто спросил Старый, смиряя биение сердца, почуявшего надежду.

— Птица летит по небу. Это закон неба, — неспешно, со значением произнес татарин. — Рыба плавает в воде. Это закон реки. Так должно быть.

— Короче говори, по делу.

— А я и говорю. Всему свое место. А вот что делают полсотни крылатых гусар в Диком Поле? — татарин прищурился, от чего его и без того узкие глаза превратились в две черные черточки. — Им тут совсем не место, как думаешь? Крылачи хороши в коронных землях, где для их зверей, по злой шутке Иблиса обозванных конями, есть прокорм. Да и не пойдет полурота в Дикое Поле. Нечего им тут делать.

— Поклажа, небось, еще есть при них? — спросил Старый, напряженно хмурясь.

— Поклажа есть, — подтвердил переговорщик и неуловимо изменился, словно сбросил незримую маску шута-затейника. — А еще среди них несколько разряженных, как петухи, фрягов. Так что в кошелях там точно не медяки.

— Тогда позволь и вопрос к тебе, морда басурманская.

— Повторяешься, шакал!

— Да и ты тоже.

Два воина, низенький и высокий, громко засмеялись, с некоторым даже облегчением, будто почувствовав, как отошла чуть в сторонку смертная тень, которая почти уж накрыла обоих. Показалось даже, что не вожаки двух стай сошлись в готовности друг другу глотки рвать до последнего, а два приятеля давешних встретились на пирушке, да времена былые вспоминают. Оба были достаточно умны и опытны, чтобы понять друг друга с полунамека.

— Ну, так? — подбоченился казак. — Время идет, а кони у ляхов быстрые. Что такого может быть в нас, чтобы не только в живых оставить, но и взять в долю…

— А ты, как будто, настолько глуп, что не понял?