Что будет, если я проснусь - Анна Монахова

Вот если бы мир, весь огромный мир замолчал хотя бы на одну минуту так, чтобы зазвучала вокруг тишина! Я думаю, в этой тишине мы бы услышали что-то важное. То, что ищут и не могут найти учёные. То, чем дышит земля, о чём сейчас шепчет моё сердце.

Я возвращаюсь в класс и сажусь за свою парту. Тот парень сидит ко мне спиной и говорит о чём-то с другим мальчиком. Его голос мне кажется давно знакомым, родным до боли. И я с ужасом понимаю, что моё сердце стучит как сумасшедшее.

Неужели он так мне нравится? Я прислушиваюсь к себе. Да, нравится. Очень.

Глава 2

Мне физически некомфортно, если я кому-то смотрю в глаза. До тошноты, до нервного тика.

Из интервью с девушкой с синдромом Аспергера

Люблю быть в стороне. Когда я сижу дома одна, я чувствую себя самой собой. Настоящей. Я начинаю слышать всё вокруг иначе.

Слух обостряется, шум города такой близкий, такой громкий. Я слышу разговоры прохожих. Звон колёс трамвая, спешащего куда-то по рельсам. Голос мамы из соседней комнаты. Она разговаривает с отцом по телефону. Отец уже давно живёт от нас отдельно. Но я по нему не сильно скучаю. Когда люди уходят из моей жизни, неважно куда – в другой дом, в другую семью, в другой мир, я их словно вычёркиваю из внутреннего дневника и стараюсь не вспоминать. Но мама так не может. Поэтому они с папой продолжают общаться и даже дружат.

Когда я одна, я могу спокойно наблюдать за другими людьми. Запоминать, что они в разных случаях ведут себя совсем по-разному. Смотреть на двери парикмахерской напротив нашего дома. Заходят в парикмахерскую одни люди, а выходят совсем другие, улыбчивые, светящиеся изнутри.

Больше всего я люблю вечера. Люди возвращаются домой. Я стою у окна и вижу, как заходит в дом старенькая соседка баба Вера с жёлтой собачкой. Потом сосед дядя Ваня. Он каждый день ходит в магазин за бутылкой. А потом они с женой начинают ругаться. Когда они это делают, я застываю. Я будто не могу пошевелиться. Мне кажется, если я начну двигаться, они начнут кричать и на меня.

Сегодня их дети постучались к нам в дверь. Мама и раньше звала их попить чаю. Они сидят на кухне – брат и сестра. И они, как и я, тоже боятся лишний раз пошевелиться. Они смотрят себе на колени или на чашки с чаем и молчат. Младшая, Настя, всё-таки решает поднять голову и протягивает мне листок бумаги. На нём нарисованы мы с мамой, Настя и её брат Виталик на пороге большого дома.

– Это вам, тётя Наташа, – прошептала Настя.

Я заметила, как мама вытерла глаза ладонью, а потом погладила детей по головам. Пододвинула им вазочку с конфетами.

– Берите, – сказала она. – Не стесняйтесь, берите.

Настя протягивает руку к вазочке, и я замечаю у неё на запястье синяк. Настя больше не смотрит на свои колени. Начинает что-то говорить, но я вижу только этот синяк. И мне больно, будто этот синяк – на моей руке. Я протягиваю правую руку и глажу её запястье. Вдруг от этого исчезнет боль?

После того, как все выпили чай, я веду ребят посмотреть свою коллекцию колокольчиков. У меня на книжной полке стоят колокольчики. У каждого из них своя ветреная мелодия. Я расставляю их в ровный ряд по высоте и форме. И могу долго разглядывать каждый из них. У каждого есть своя особинка, у одного чуть погнут бок, у другого есть крапинки. И поэтому звучат они уникально.

Настя аккуратно берёт глиняный колокольчик, слушает, как он звенит, закрывает глаза. Мне кажется, что в этот момент брань и крики, которые живут в соседней квартире, затихают. Потом мы вместе рисуем. Я рисую плохо. Вместо людей – смешные корявые фигурки, вместо цветка – три тычинки. А вот Настя рисует очень хорошо. Сегодня она решила нарисовать мой портрет. На нём у меня оранжевые яркие губы, глаза, правда, не как у меня, голубые, а один зеленый, другой фиолетовый. Волосы точь-в-точь как мои – светлые.

– Это очень красиво! – сказала я искренне.

Тут во входную дверь позвонили. Настя и Виталик вздрогнули, переглянулись, их глаза, такие яркие и смеющиеся, погасли. Они прижимаются ко мне оба. Это было неожиданно. Я поёжилась. Но вдруг почувствовала, что им станет легче, если я просто не буду двигаться. Я замираю. Настя дрожит. А Виталик весь как плотный кокон с сильно бьющимся сердцем внутри.

Слышу, как мама открывает входную дверь, тихо кому-то отвечает. Через минуту в мою комнату входит соседка тётя Люда. Дети срываются с места, обнимают свою маму.

– Простите, – бормочет тётя Люда то ли нам, то ли детям.

А может, самой себе. И вдруг начинает плакать. Так внезапно обрушивается на деревья прямой, холодный дождь. Она падает на колени, обнимает детей. У тёти Люды краснеют щёки и даже уши. И я понимаю – ей стыдно. Моя мама подходит к ней, обнимает за плечи, утешает. А я стою и не знаю, куда деть руки. Мне неудобно, будто я подглядываю за кем-то в замочную скважину.

– Совсем он меня довёл, – сквозь рыдания пытается выговорить тётя Люда. – Прости, Наташа, не могу больше.

– Ничего, это ничего, всё в порядке, – говорит мама. – Сегодня переночуете у нас. А там решишь сама, что тебе делать.

Мама и тётя Люда уходят на кухню. Мы с Настей и Виталиком остаёмся в комнате. Встаём у подоконника и смотрим, как в дом входят разные люди, чтобы принести в него что-то своё.

Так и в нашу жизнь приходят люди, совсем не похожие друг на друга.

Я долго думала о том, почему люди так нуждаются в ком-нибудь ещё. Ведь я часто считала, что мне никто не нужен. Но, может быть, я ошибалась?

В школе всё идёт своим чередом. Не считая того, что мой сосед по парте пытается со мной заговаривать. А для меня это просто шок. Я так боюсь ляпнуть что-нибудь не то, теряюсь. Я почти ничего ему не говорю. И, несмотря на это, он не сдаётся.

Его зовут Фёдор. Федя. Такое красивое имя! Я иногда шепчу его перед сном. Но так, чтобы не услышала мама. Мне всё нравится в Феде. Ну, почти всё.

Правда, меня раздражает, что Федя опаздывает на уроки. И