Что будет, если я проснусь - Анна Монахова

– Из-за тебя и твоей дуры Борю чуть не исключили из школы. Родители с трудом перевели его в другую.

– Сочувствую. Он ведь подавал такие надежды, – с грустью ответил я.

– Козёл! Сволочь! Я тебя ненавижу! – крикнула Ритка и выбежала из класса со слезами.

Любовь, любовь…

Сегодня родители опять завели разговор об институте. Непринуждённо подталкивая меня к хоть какой-то определённости, мама заодно пыталась примирить меня и отца. Надо отдать ей должное, дипломат из неё получился бы неплохой. Но когда я сказал, что хочу стать психологом, отец прямо-таки взъярился.

– Что это за профессия! – отец орал вдохновенно, у него даже уши покраснели. – Бабская какая-то!

– Алёша! – воскликнула мама. – Выбирай выражения.

– Тогда пусть сначала он выберет себе нормальную профессию!

– Это очень даже нормальная профессия. Он же не дворником хочет стать, – мама улыбнулась и похлопала отца по плечу.

– А если я стану дворником, вы исключите меня из семьи? – спросил я.

Мне и правда было интересно, как бы они поступили, если бы я взялся вдруг махать метлой.

– Хватит, – снова взвился отец. – Ты нам все нервы вымотал! Учись, где хочешь. Но только, если потом начнёшь жаловаться и захочешь передумать, помни, что я тебя предупреждал.

– Ну, вот и ладно, вот и хорошо.

Мама хлопнула ладонями по коленям, встала, чтобы пойти на кухню, но я решился и сказал:

– Мам, подожди.

Она повернулась ко мне, и впервые за весь разговор внимательно на меня посмотрела. В её глазах мелькнуло что-то вроде удивления. Похоже, я очень давно ни о чём с ней не разговаривал.

– Я бы хотел спросить у вас, могу ли я позвать Таню к нам на Новый год?

Мама перевела взгляд на отца, ожидая взрыва. Но он спокойно сказал:

– Что, хочешь совсем меня доконать? У матери вон седых волос и так прибавилось, а тебе мало?

– Нет. Мне бы просто хотелось, чтобы вы с ней познакомились.

– Знаешь, Алёша, а может, и правда, нам стоит поближе узнать эту девочку, прежде чем делать выводы, – тихо сказала мама.

Отец пожал плечами, вздохнул и ответил:

– Делайте, что хотите.

Когда-то давно я хотел стать моряком. Потом морские дали как-то потускнели. Я начал мечтать о карьере лётчика. Но постепенно горячее желание взлететь в небо поутихло. О том, чтобы стать знаменитым гитаристом, и речи не шло – слава для меня была бы лишней обузой. Я никогда не мечтал в одно распрекрасное утро проснуться знаменитым.

Но когда я познакомился с Таней, я решил, что хочу помогать таким людям, как она. Хочу, чтобы когда-нибудь девочка, похожая на Таню, вошла ко мне в кабинет, недоверчиво разглядывая крашеные стены и ковёр на полу. А через несколько недель, а может, и лет, впервые взглянула на меня, а главное, на мир совсем другим, открытым взглядом.

Однажды, после уроков, когда я провожал Таню до дома, я спросил у неё:

– Придёшь к нам в гости на Новый год?

Таня растерянно остановилась, посмотрела на меня, будто пыталась понять, не шучу ли я.

– А твои родители не будут против? – пробормотала она и опустила голову.

– Не будут. Я договорился. Будем тебя ждать.

– Хорошо, – кивнула Таня, улыбнувшись. – Тогда я приду.

Мы зашагали дальше. И я спросил о том, что меня давно интересовало.

– Расскажи мне о своём мире, – сказал я. – Говорят, у аутистов есть свой мир. И он так хорош, что вы не хотите вылезать наружу. Ну, в этот, в наш обыкновенный. Поэтому вас так трудно разговорить.

Таня улыбнулась, долго размышляла, а потом ответила:

– Я не знаю, как у других. А я… Мне трудно говорить об этом. Это всё равно что рассказывать полузабытый сон. Я ведь сейчас всё реже там бываю. Мне кажется, теперь я совсем другая. Хотя иногда возвращаюсь в это состояние. Только для этого мне надо что-нибудь делать, например, хлопать в ладоши. Или кружиться на месте. Я помню, что там мне спокойно. Я чувствовала себя защищённой. Но в тоже время меня постоянно пытались оттуда вытащить. У меня это всегда вызывало сопротивление. Я устраивала истерики, кричала, топала ногами, лишь бы меня оставили в покое. Там просто и ясно, там то, к чему я привыкла, что хотела бы видеть, и не надо бояться, что ты сделаешь что-то не так. А в обычной жизни я часто попадаю впросак, говорю такое, отчего люди со смеху падают. Мама долго боролась с моим плохим поведением. Так она говорила про мои истерики. Меня все называли ужасным, плохо воспитанным ребёнком, взрослые в автобусе или на детской площадке возмущались, когда я начинала кричать или плакать во весь голос. А я не могла остановиться, просто не хотела. Наверное, я и правда глупая.

– Нет, – сказал я. – Ты не глупая.

Ты лучше многих людей, которых я знаю. Ты добрая и никогда не врёшь. Ты даже не представляешь, как часто люди врут друг другу.

– Не представляю, – Таня рассмеялась и прислонилась рукой запорошенному снегом стволу тополя, который рос у неё во дворе. – Ты не будешь смеяться?

– Не буду.

– Я разговариваю с животными, с птицами, с деревьями. И знаю, что они понимают меня. Они всё чувствуют так же, как и мы. Только не могут разговаривать. И ещё я вижу сны. – Таня отняла руку от дерева и нахмурилась.

– Сны – это хорошо. Я вот сплю, как убитый, мне вообще почти ничего не снится, – сказал я. – Даже завидую тебе немного.

– Эти сны мама называет вещими. По-чти всё, что мне снится, после сбывается. И не всегда эти сны хорошие.

– Да? – я усмехнулся. – А тебе не снился финал Кубка мира по футболу? Может, результаты знаешь?

– Нет, – рассмеялась Таня. – Что за глупость? Мне совсем другие вещи снятся. Про моих знакомых и родных. Про школу. И про тебя.

– И что же тебе приснилось про меня? – спросил я и, затаив дыхание, обнял её.

Сердце так забилось, что мне казалось, оно сейчас вырвется из грудной клетки. Таня медленно подняла голову и, наверное, впервые посмотрела мне в глаза, потом отвела взгляд:

– Ты… я не помню точно. По-моему, ты шёл по летнему саду, и там было много всяких деревьев, но ты подошёл к яблоне и сорвал самое большое красное яблоко. А потом от него откусил. А что было после, я не помню.

Я наклонился и поцеловал её. Наш первый поцелуй длился совсем недолго. Но я чувствовал себя так, словно я и впрямь побывал в саду, где падают в яркую