Парящие над океаном - Вадим Чирков

— Есть и другие ведомости.

С этого "другого" и начинался всегда для меня дядя Миша. Я насторожился.

— Есть и другие ведомости, — повторил он. — Их ведет наша обида.

Вот оно!

— Слушаю, дядя Миша.

— Ну так вот: я имею слово — мне его некому высказать. Жена отмахнется; сын тоже: не до тебя, мол, па, потом. А "потом" никогда уже не наступит. Невестка разговаривает по телефону. О внуке нечего говорить — я для него все равно что старый коломенский патефон. У него в ушах плеер!.. Так в ведомости на слово — чтобы я тоже что-то сказал — меня уже вычеркнули. Слово можно сказать еще здесь, но и то смотря в какую компанию попадешь.

— Есть и еще ведомости?

— Конечно. Кого уже интересует, что я чувствую? Все думают: старый пень — и он туда же! Сиди, дед, на лавочке и вспоминай, как в какой-то юбилейный год тебя наградили Почетной грамотой с портретом Сталина. Мол, ничего другого у тебя уже не может быть!

Дядя Миша уже загнул два пальца, теперь он с трудом, со скрипом нагибал третий, негнущийся.

— Что я не могу никому уже жаловаться, это понятно. Кто будет слушать мои жалобы?! Здесь для этого существуют хоуматтенданты. Вроде как раз для стариковского нытья. Но что я буду делать, если ко мне пришлют здоровенную, как бывает, негритянку? Я уже видел такую картинку: по тротуару катит коляску с нашим немощным старичком черная деваха баскетбольного роста. И старичок ее учит ради дальнейшего общения русскому языку: "По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…". А теперь, приказывает, повтори!..

За соседним столом кто-то ахнул костяшкой домино, обозначая конец партии.

— Высадили, — обернулся к столу мой собеседник. — Может, пойдем сыграем?

— Дядя Миша, мне кажется, вы хотели что-то еще рассказать.

— Вы меня еще слушаете? Ну-ну, не обижайтесь, я вижу, что вы таки слушаете. Тогда я вам расскажу про один мой страх — у вас есть время?

Я кивнул; дядя Миша откашлялся.

— Сын показывал мне Нью Йорк — я его просил об этом целый год. Сначала был трейн, потом Манхэттен, небоскребы — вызов Богу, как Вавилонская башня, и такие большие магазинные витрины, что в магазин лучше не соваться. Толчея. Я смотрел… Я смотрел, но мне хотелось зажмуриться… Что вам сказать — не это было главное!

— А что, дядя Миша?

— Люди. Китайцы, негры, индусы, пакистанцы, евреи, арабы, мексиканцы… Люди! Они — отовсюду, все в своем национальном. Чтоб, не дай Бог, ни с кем не спутали. Чалма, кипа, узкие глаза, шаровары, борода до пояса, белая рубашка ниже колен, черное одеяние, чадра до глаз, крепыши ростом с меня, в широченных штанах, ходят парами, черный парень ростом с колокольню, в чудной вязаной шапке, какой-то рыжий, весь в веснушках, в шортах и панамке, смуглая девушка в платке, повязанном по-рязански…

Сказать вам правду? — я испугался!

— Чего именно?

— Не забывайте — я и так напуганный переездом старик. Мы снова ехали в трейне, домой, и я вдруг подумал: что такое? Все рвутся сюда; здесь, под небоскребами, собираются все народы; нет ни одного людского племени, от которого сюда не приехал бы человек! Только ли ради куска хлеба?

Или что-то случилось?

Что случилось, что здесь собралось "каждой твари по паре"?

Может, всем привиделся один и тот же сон?

Какой?!

Потоп? Потоп?!

О Потопе я подумал в первую очередь — как, наверное, многие — из-за этого кошмарного наводнения в центральной Европе и во всем уже мире. Целые города под водой!

Сын увидел, что со мной неладно, трясет за плечо: может, валидол, папа?

— Какой валидол! — я машу рукой. Я же не скажу ему, что меня почти уже залило!

Ну да, думаю я про себя, а что же еще, кроме Потопа? Нет, я тут поправлюсь: это не я думал, это за меня думалось.

…Может, Бог и на этот раз сказал Ною о Потопе, а тот, современный человек, хоть и дал Господу честное слово, что никому ни полсловечка, а сам кинулся к компьютеру и раззвонил через Интернет новость о Потопе по всему свету.

И все человечество ринулось — куда? — ясно, в Америку! Кто еще может построить в короткий срок Самый Большой Ковчег?

Этой страшенной мыслью о Потопе меня понесло, как быстрой водой.

…Потоп? — меня несло. — Что я могу сделать? Побуду немного поплавком, а потом стану наживкой. Нет! — сразу я понял. — Нужно сперва помочь сыну и его семье попасть на Ковчег. Как — там будет видно.

Хотя — где видно? В той давке, что будет у Ковчега? Ведь на нем должно поместиться, если по высшей справедливости, по паре от каждого народа, от каждого вида животных! Как эти пары будут отбираться — люди и животные?

Ну, животные, понятно, из зоопарка в Бронксе. А люди?

Так, думаю я, распорядители в конце концов найдутся. Их выберут, как выбирают Суд Присяжных. Он-то и назовет пары — по своему, конечно, человеческому разумению. Кто это будет? Красавцы или умники? Может быть, те и другие. Какой-то, к примеру, новый Эйнштейн и новая Мэрилин Монро? Клинтон, к примеру, и Моника Левински?

Вы ничего не имеете предложить?

Вопрос дяди Миши вырвал меня из задумчивости: я несколько ошалело представлял себе нарисованную им апокалипсическую картину.

— Моисеев и Пенкин, — брякнул я.

Старик с минуту помолчал, шевеля бровями, а когда снова повернулся ко мне, то смотрел уже, лукаво прищурившись. Он, чуть выговорившись, видимо, от своего первобытного страха оправился — передо мной сидел прежний дядя Миша, тот дядя Миша, чьи рассказы, по одесскому обычаю, пересыпаны усмешкой и искрятся юмором.

— Вот вы говорите: праведники… (Про праведников я ничего сказать не успел, но слово это, конечно, висело в воздухе.) Как определить, праведен человек или нет, когда Потоп, а Ковчег вот-вот отчалит? Красивых будет видно в толпе, умные сами найдут дорогу к трапу, а праведники… каким быстрым рентгеном, скажите, просветить души претендентов, чтобы не ошибиться?

А там, у трапа, будет, я вам скажу, американское кино… Все смешаются: белые, черные, желтые, коричневые, лиловые… И люди здесь станут одного цвета, цвета паники. Но я уже смотрю на все без страха — сына я устроил…

А вода все ближе: с востока накатывает на Нью Йорк Атлантический океан, Тихий уже залил всю Америку и волна его шумит среди небоскребов, со стороны Канады тянет холодом — это наступает Северный Ледовитый, от затопленной Мексики ползет теплый экваториальный вал…

— А что будет с вами, дядя Миша? О себе вы уже не думаете?

— Почему? О себе я тоже подумал. Сейчас я расскажу вам о своем конце.

Дядя Миша поерзал, устраиваясь поудобнее.

— Я буду стоять на берегу и махать Ковчегу рукой — своих я среди спасшихся не разгляжу. Вода уже залила берег, она все выше, уже по колено, по пояс… Я отступаю от нее, пячусь… И вдруг вижу — за мной по воде идут Слон и Жираф. Их не взяли на Ковчег, как и меня, по старости.

Вот я наткнулся спиной на какой-то огромный склад и забрался по лестнице на его плоскую крышу. И оттуда смотрю на Ковчег и все машу рукой… Корабль уменьшается, а гудки его еще слышны… Я оглядываюсь — Манхэттен стоит в воде, как деревья во время наводнения.

Слон и Жираф тоже вскарабкиваются на крышу, их подняла ко мне вода. Мы стоим рядом…

А Ковчег уже скрылся из виду… или это слеза набежала мне на глаза? Вода мне по горло, и я оказываюсь на спине Слона — он поднял меня туда своим хоботом. Жираф еще больше вытянул, чтобы дышать, шею. Теперь над водой только моя голова, кончик хобота Слона и маленькая головка Жирафа с рожками. И еще — моя рука. И знаете, что в ней?

— Платочек! — догадываюсь я.

— Зачем, его уже никто не увидит. Попытайтесь еще раз…

Я подумал и развел руками.

— Удочка! — торжествующе вскрикивает дядя Миша. — Вдруг Потоп остановится на полпути — что я буду кушать?

— А если не остановится?

— Тогда… в той толкучке, что соберется у врат рая или ада — хотя какие у меня грехи? — Господь заметит мой спиннинг и спросит у помощников: — Кто это там с удочкой?

— Это дядя Миша из Одессы, — ответят Ему.

— "А-а, — скажет Бог, — это тот старик, что не терзал моих ушей молитвами, кто не докучал мне целыми днями, а мирно сидел в своей бедной резиновой шлюпке и ловил рыбу! Так налейте ему тотчас же лиман недалеко отсюда (чтобы видели все и завидовали), напустите в него бычков и креветок, чтобы он не искал в аду Привоз, шлюпку ему резиновую дайте! И пусть живет 120 тысяч лет, и да сопутствует ему рыбацкая удача!.."

Дядя Миша не был бы дядей Мишей, если бы на всякий случай не посомневался. Он чуть передохнул, снова поерзал и произнес следующее:

— А теперь скажите, кому еще я мог рассказать эту фантазию, которую сочинил даже не я, а мой страх? Не я, заметьте, а мой страх!.. Но между прочим, когда вода уже подступала к самому рту, я успел-таки подумать: что-то еще можно сделать? Чтобы спастись? И я спасся! И здесь, и Там!

И все же признайтесь — вы не из того бюро, где подбирают слушателей для напуганных Америкой стариков? И им платят за это деньги? Или, может, вы волонтер?