В поисках Минотавра (сборник) - Валерий Михайлов

Пока мы собирались, пострадавшая рассказывала, какой сутенёр крутой тип, что у него всё схвачено, а убить человека для него, что семечек купить. В общем, поддержала наш боевой дух, как могла. Но оскорблённого мужа это не смутило. Всю дорогу до дома супостата он рассказывал, как с ним разберётся, а идти было что-то около одной автобусной остановки.

Короче, мы пришли, как сейчас помню, на третий этаж. Муж начал звонить в дверь, а я остался на площадке между вторым и третьим этажами.

Открыла, судя по всему, жена супостата. Начала объяснять, что муж только что откуда-то вернулся, и теперь спит… в общем, приходите завтра. Однако муж оскорблённый требовал разговора немедленно, о чём весьма неласково и сообщил.

– Хорошо, – сказала жена супостата, и ушла в квартиру.

Супостат вышел примерно через минуту.

– Ты кто такой и чего надо? – дерзко спросил он с порога.

Муж начал неуверенно объяснять, кто он такой, и зачем пришёл, но супостат не стал слушать.

– Пиздуй на хуй отсюда, – буквально приказал он, а потом, увидев меня, спросил, – а ты ещё кто?

– Он со мной, – ответил муж.

– Тогда пусть с тобой и пиздует на хуй. Понятно?

Оказавшись понятливым, муж повернулся и пошёл вниз по лестнице. Решив, что раз мужа разговор удовлетворил полностью, то и мне нечего дергаться, так что я молча присоединился к нему.

Когда мы вышли на улицу, муж сказал.

– Ничего, я ему ещё устрою. Это я в подъезде связываться не хотел. Но ничего, я его ещё поймаю…

Насколько знаю, ловит до сих пор.

Значительно позже судьба вновь свела меня с грозой турецких проституток – мы оказались соседями по гаражу. Я его вспомнил, а он нет. В общем, тип оказался, как тип. Ничего выдающегося, а все связи у него были в лице сержанта милиции.

Так вот, после того, как сутенёр нас послал, муж пошёл домой докладывать жене о проделанной работе. Не знаю, что он рассказал – мы тему больше не поднимали.

Меня же ждало застолье. И когда я спокойно сел за стол, на меня напала дрожь, да такая, что я не смог налить вино в бокалы сидящим рядом дамам.

Когда я пришёл домой после горе-изнасилования, на меня напала такая же дрожь, только значительно сильнее. Скорее всего, если бы я был литературным или киногероем, я бы вылакал приличную порцию водки прямо с горла. Вот только водки дома не было, да к тому времени я уже знал, что водка всё усугубляет, и пить, когда хреново, следует только затем, чтобы стало ещё хреновей. Поэтому, не зная, что делать, я забрался в ванну и пустил горячую воду, почти кипяток. Настолько горячую, что мне даже стало немного холодно – так бывает от горячей воды. Постепенно дрожь начала уходить, зато в голову полезли всякие мысли.

Моя интуиция заявляла, что во всём отвратительном действе должен быть какой-то смысл, что мне не только показали истинную сущность собственной чмошности, – о том, что я не герой, но и не садист-насильник, я знал и без них, – но и что-то ещё. Что-то очень важное, и это что-то я обязательно должен понять, а иначе пережитое будет напрасным…

Рассудок отвечал, что в злобной клоунаде нет и не может быть никакого смысла, что мной просто играют, и даже не как кошка с мышкой, а как дети с жуками, как библейские монстры с Иовом, как…

Интуиция не желала слушать рассудок. Он перешёл на крик. Она ответила криком… Прямо как муж и жена, но без биться посуды.

Почувствовав, что ещё немного – и у меня вырастут жабры, – я вылез из ванны. Скандал в голове нарастал, и закончиться обещал не скоро. Оставалось либо сойти с ума, либо…

К счастью, я вспомнил о пейотных песнях. Не о тех, которые описывает Карлос Кастанеда, а об одноименной медитативной практике, для которой совершенно не нужен никакой пейот.

Я сел удобно в кресло, чтобы спина оставалась ровной. Закрыл глаза. Расслабил тело. Затем начал тихонько мычать: ммммммммммммммммм… медленно повышая и понижая тон до тех пор, пока нечто внутри меня не ответило резонансом на мычание. Настроившись на резонанс, я как бы вобрал звук в себя, продолжая мычать, следуя за резонансом. По мере мычания я представлял, как из моей головы вместе со звуком уходят все терзающие мысли.

Закончил петь я около двух часов ночи. Полегчало настолько, что захотелось спать. Я лёг в постель, и сразу уснул.

Срочная, неожиданная эвакуация. Только тот, кто пережил процесс, может представить себе всю прелесть. Люди суетились, тащили вещи, зачастую совершенно ненужную хрень. Улицы забиты, как площадь во время бесплатного концерта. Всюду сновали солдаты, менты. А куда эвакуироваться, если причиной эвакуации объявлено не стихийное бедствие или катастрофа, не война, не нашествие какой-нибудь нечисти, а конец света или тотальная реорганизация вселенной. Куда идти? Что брать? Что делать? Да и можно ли в такой ситуации хоть что-то сделать?

Растерянные, мы с мамой вышли из дома, ничего не взяв. Мама то и дело чуть не терялась в толпе, и мне приходилось тащить её за руку. Мы не знали, куда идти, что делать, как, впрочем, и все вокруг. Мы шли, потому что так создавалась какая-то иллюзия действия. Мы шли…

Вдруг толпа как-то резко рассосалась, и на пустой улице появились цыгане. Не грязные, не вонючие, а в лучших одеждах. Они шли по улице, отплясывая один из полудиких танцев, а в центре группы шла цыганка с подносом, на котором стоял графин с водкой, большой хрустальный бокал и тарелка с закуской.

– А этим всё нипочем, – как-то слишком громко сказала мама.

– Так хозяин идёт, – сообщила одна из цыганок, – хозяина встречаем.

– Какого хозяина? – спросил я.

– А такого, который хозяин всего.

Не зная, зачем, мы увязались за толпой цыган, которые привели нас на какой-то пустырь.

Вдруг вдалеке заиграла гармошка, и я увидел, как к нам приближается среднего роста мужичок в высокой, как у суфийских танцоров, шапке, и с потешно торчащей веником чёрной бородой. Он играл залихватскую мелодию, и шёл, казалось, никого не замечая. Узнав хозяина, цыгане радостно загалдели, а я, глядя на всех, понял, что сейчас он подойдёт, выпьет залпом водку, закусит, чем глаз порадуется, а потом жахнет об пол бокал, и весь наш, ещё вчера казавшийся столь незыблемым, мир распадётся на кванты, чтобы в следующее мгновение собраться вновь, но без нас…

Пока я думал, мама успела от меня отойти. На пустырь хлынула толпа людей, и людской поток начал относить от меня маму. И понял я, что хочу оставшееся время провести рядом с ней, рядом с самым близким человеком, и поняв, бросился в человеческий поток. Работая локтями и кулаками, давая по морде и получая в ответ, я приблизился к маме. Я крепко обнял её, и сказал, что люблю.

– Я тоже тебя люблю, – ответила мама.

Проснувшись, я чуть не заплакал от глубины собственного идиотизма. Ведь, как и многие другие, я растрачиваю отведённое мне время на всякую ерунду, на ссоры, на пустяковые обиды и погоню за химерами, лишая себя возможности сделать что-нибудь действительно важное, или хотя бы просто побыть с дорогим человеком, остановить начинающийся скандал, подарить дорогим людям радость. Пусть маленькую. Ведь, не делая этого, мы медленно, шаг за шагом убиваем жизнь, растрачивая на хрен знает что. И, что самое страшное, убиваем не только себя, но и тех, кого любим: родителей, детей, друзей, любимых…

И, что совсем самое-самое мерзкое, так это то, что постоянно об этом читаем, постоянно думаем – после ударов судьбы, – думаем, чтобы в следующую секунду забыть, и накричать на любимого человека из-за какой-нибудь ерунды, не стоящей и дырки от бублика.

Мне сильно захотелось позвонить маме, сказать, что я её люблю, что она – самый дорогой мой человек, но было слишком рано, и я решил позвонить позднее. Мне же пора было собираться, и идти по полученному столь грязным способом адресу. А ведь там могло ждать всё, что угодно.

Нужный офис располагался в бывшей квартире первого этажа «хрущёвского» дома. Никакой опознавательной таблички у входа не было, а охранник был, этакий патриотично-серийный головорез из голливудского блокбастера.

– Вы куда? – спросил он, преграждая путь.

– Мне назначено, – ответил я, не зная, что говорить, если спросит, кем и когда.

К моей великой радости он не стал задавать вопросы, а, посторонившись, сказал:

– Проходите.

Я вошёл и оказался в большом предбаннике, в котором, каждая за своим столом, сидели три барышни лет по двадцать, в деловых костюмах и с ещё более деловыми лицами. Других посетителей не было. Стоило войти, как барышни, забыв на время о своих пасьянсах, блогах и прочих важных вещах, уставились на меня, как Ленины на вошь.

– Что вам угодно? – строго спросила одна, и так посмотрела, словно я был букашкой, которую она рассматривала, держа в пинцете.

– Мне назначено, – повторил я открывшую входную дверь фразу.

– Ваша фамилия?

– Борзяк.

Она несколько раз клацнула по клавишам, посмотрела на меня, потом в монитор, потом снова на меня и, наконец, сказала: