Записки блокадницы - Галина Точилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для тушения зажигалок на чердаке установили металлические бочки с водой, завезли песок. На чердак мы его сами поднимали со двора в коробках, для просушки рассыпали по полу тонким слоем, чтобы зимой он не смерзся. Просушенный песок затем собрали в кучу. Кроме того, имелись щипцы и рукавицы. Когда во время налета выходили на крышу, видели, как по небу метались лучи прожекторов, выискивающих фашистских «стервятников», трассы зениток, отсветы пожаров. Зрелище одновременно завораживающее и пугающее.
Моя первая зажигалка пробила крышу и густо задымила весь чердак. Из-за этого дыма я никак не могла определить ее местонахождение. Тогда я вспомнила, как мама локтем определяла температуру воды, когда купала маленького Альку. Заголив локоть правой руки, я сделала ею плавное круговое движение и почувствовала, откуда идет жар, и так нашла зажигалку, обезвредив ее, как учили. Потом я повторяла этот прием.
В одно из первых дежурств я поднималась на чердак и вдруг услышала там громкий разговор. Невольно остановившись, я прислушалась, но слов разобрать не могла. Осторожно поднявшись и заглянув на чердак, я увидела голубей. Мы жили на втором этаже, поэтому прежде я не знала, что они могут так громко ворковать. Но уже в октябре все голуби были пойманы и съедены.
Брат Алька в начале сентября ходил в школу на 10-й Красноармейской. Не знаю — учились они там или же их просто чем-то занимали. А при объявлении воздушной тревоги детей уводили в ближайшее бомбоубежище. Так Алька вырывался, по переулку бежал домой и за руку с тетей Аней шел в бомбоубежище в нашем доме. Ему не раз говорили, чтобы он так больше не делал, но Алька все равно бежал домой. Бабушка не могла спускаться в бомбоубежище, поэтому при бомбежках и артобстрелах она выходила в коридор и там пересиживала тревогу. Иногда вместе с бабушкой оставался Алька. В сентябре 6-го числа у мамы и 30-го числа у папы был день рождения — им исполнилось 37 лет. Но из-за войны мы это никак не праздновали. 8 октября мне исполнилось 15 лет, и это событие мы тоже не отмечали.
Бомбежки и артобстрелы меняли облик города. Как-то я пошла к школе и находилась возле хлебозавода, когда началась бомбежка. В створе 11-й Красноармейской на Лермонтовском проспекте стоял шестиэтажный дом (по-моему, номер 49), в котором жила моя крестная Редькина. Ее муж был старостой церквушки, находившейся рядом с их домом. Фугасная бомба срезала фасад их дома на несколько верхних этажей, обнажив ряд квартир, в том числе и крестной, жившей на четвертом этаже. Бросились в глаза уцелевшие кровать и буфет, стоявшие в разрушенной комнате. В запале я бросилась по лестнице, засыпанной битым кирпичом и известкой, в их квартиру, но на третьем этаже лестница была разрушена, так что до крестной я не добралась. Хорошо, что их в это время дома не было. Их потом поселили на втором этаже в том же доме, но по другой парадной. А некоторое время спустя зажигалка вызвала сильнейший пожар в доме на углу Лермонтовского проспекта и 11-й Красноармейской улицы. Огонь был такой, что корежил стальные балки перекрытий.
С наступлением холодов отец принес небольшую буржуйку, необходимость в которой была очевидна. У нас имелось печное отопление, и с прошлого года остался небольшой запас дров, который быстро бы улетучился, топи мы большую печку. А так расход дров был существенно меньше. Тем не менее к концу зимы в ход пошли стопки газет, стулья и даже книги. Кроме того, буржуйка использовалась и в качестве плиты, например, чтобы вскипятить чайник. Трубу от буржуйки мы вывели в печку, а не в окно, как многие другие. Обязанность приносить дрова легла на меня. Поскольку поленья были слишком длинными — для большой печки, мне приходилось их распиливать с помощью ножовки, а затем колоть топором. Подготовленные таким образом поленья я в мешке приносила домой. Топили буржуйку обычно мои тетушки, иногда бабушка.
На Ленинград надвигался голод. И другой моей обязанностью стало выкупать хлеб по карточкам. Их ввели еще летом, но к их отовариванию меня почему-то не привлекали. А вот когда по карточкам стали давать только хлеб, я стала главным действующим лицом. В этой операции были свои особенности и правила. В первую очередь нужно было взять и спрятать довесок, поскольку на него нередко покушались. Однажды мы с тетей Мусей выкупали хлеб, она замешкалась, и какой-то мужчина схватил довесок и тут же отправил в рот. Наученные горьким опытом, мы таких промашек уже не допускали. На нашу семью выходила целая буханка и довесок. Выкупленный хлеб я прятала за пазуху и так несла домой. Карточки прикреплялись к определенной булочной, а в другой выкупить по ним хлеб было нельзя. С этой целью на карточке ставился штамп этой булочной. Наша находилась на углу Измайловского проспекта и 12-й Красноармейской улицы. Разного типа карточки отличались по цвету, например, для иждивенцев были не такие, как для рабочих. Смертельного голода я не испытывала, поэтому бывало, что делилась своей долей с братом Алькой. В ноябре норма для иждивенцев стала самой маленькой за все время блокады — 125 граммов.
Хотя из города было эвакуировано много людей, он совсем не выглядел безлюдным. Во-первых, его оживляли военные. Но и оставшихся в городе жителей нужда заставляла выходить на улицу — нужно было выкупить хлеб по карточкам, принести воду… Поскольку водопровод не работал, приходилось наполнять ведра из ленинградских рек. Мы ходили за водой на Фонтанку, она находилась ближе всего. Канализация также не работала, так что вода в Фонтанке была довольно чистая. За водой я ходила обычно с тетей Мусей и почти каждый день. Воду мы черпали трехлитровым бидоном, а затем выливали в восьмилитровые ведра. С наступлением холодов ступени, ведущие к воде, покрывались льдом. Поэтому я прихватывала с собой топорик для рубки мяса, которым скалывала лед со ступенек. Иначе запросто можно было угодить в прорубь. Путь от Фонтанки до нашего дома
