Записки блокадницы - Галина Точилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К весне сорок второго года относятся мои первые литературные опыты: в стихотворной форме я описала пережитую блокадную зиму, смерть папы — самое значимое и печальное событие в моей жизни блокадной поры. Получилась целая поэма. К сожалению, она не сохранилась. Очевидно, те, кто проникал в квартиру в наше отсутствие, пустили мою тетрадку на растопку.
В мае я зашла в свою школу, а оттуда меня отправили в другую — на 8-й Красноармейской. В классе были ребята, точнее, девчата из разных школ нашего района. Парень всего один — Севка Панфиленко. Причем из нашей школы больше никого не было, а ведь вряд ли все мои одноклассники поголовно к тому времени либо уехали из города, либо умерли. Видно, никто, кроме меня, в школу зайти не удосужился, а разыскивать их не собирались. Ни о какой регулярной учебе не могло быть и речи. Хотя мы ходили в школу каждый день, в памяти не осталось, чем нас там занимали. Помню только, что водили на расчистку завалов и уборку территории.
Из девчат мне запомнились Женька Щербакова, Вера Полякова, Надя Буробина, Люся Лаская, Ольга Гольдбринг и Ирина, фамилии которой не помню, хотя именно она была моей близкой подругой. Самой заводной среди нас была Женька Щербакова, рыжая, конопатая и очень энергичная. Ольга Гольдбринг жила в переулке рядом с проспектом Огородникова. Я несколько раз была у нее дома. Она меня угощала каким-то желе из упаковки типа колбасы. Желе по вкусу напоминало монпансье и имело какой-то специфический «химический» привкус, но давало приятное ощущение сытости.
В конце мая нас послали в Колтуши на сельскохозяйственные работы. Поселили нас в деревянном домике, спали мы на полу. Поля, на которые нас привезли работать, кажется, принадлежали подсобному хозяйству какой-то воинской части. И было такое, что фашистские самолеты их обстреливали на бреющем полете. У нас никто не пострадал, а среди учеников другой школы, работавших на соседних полях, были раненые и убитые. Но в основном немцы бомбили находящийся в Колтушах военный аэродром.
Сажали мы совсем немного, в основном пропалывали овощи и окучивали картофель. Хотя дистрофиков среди нас не было, я не помню, чтобы кто-нибудь из нас раздевался позагорать во время работы в поле. Правда, тогда это было не очень-то принято, особенно в присутствии мальчиков, а с нами все-таки работал Севка Панфиленко. Когда у летчиков были танцы, то мы, человек десять девочек, выглядевших постарше, бегали туда. Провела я в Колтушах почти два месяца, уехала в конце июля.
В день отъезда я, как всегда, пошла работать в поле. Подруга Ирка почему-то в этот день в поле не вышла, поэтому я ей отдала на хранение золотое колечко с аметистом, подаренное мне бабой Леной. При работе кольцо мне мешало, да и вообще кольца и серьги я носить не любила. Внезапно на поле передо мной появилась тетя Муся.
— Галя, собирайся, надо ехать домой.
— Что случилось? — испуганно спросила я.
— Не волнуйся — ничего. Просто твою маму решили эвакуировать.
Я быстро собралась, а про колечко и забыла. Так оно и осталось у Ирки. Уже через много лет после войны мы как-то случайно столкнулись с ней на улице. Она сказала, что сохранила мое кольцо и готова его отдать. Но я ответила, что пусть оно остается ей на память обо мне.
Уезжали мы с тетей Мусей на машине военных, которые согласились подбросить нас до города. Солдаты помогли нам забраться в кузов. Когда машина тронулась, Севка Панфиленко побежал за ней и закричал:
— Галя, я тебя найду, я обязательно тебя найду!
И вот во второй половине восьмидесятых годов я спускалась на эскалаторе в метро «Черная речка», торопясь на Петергофское шоссе к внучке. А навстречу на другом эскалаторе поднимается морской офицер. Смотрю, а это Севка Панфиленко, он, конечно, изменился, но я его сразу узнала. Я-то его засекла еще издали, а он меня увидел, только максимально сблизившись. Он увидел меня, также узнал, несмотря на сорок с лишним прошедших лет, и начал кричать:
— Галя! Подожди меня внизу, я сейчас спущусь.
Но я не обернулась. Все вокруг начали мне говорить:
— Вы слышите? Вам кричат.
— Это мое дело.
Ну зачем мне в моем возрасте, обремененной внуками, подобные встречи? Да к тому же и времени совершенно не было — я спешила внучку встречать из школы. Я его не стала ждать и уехала. Кроме Севы и Ирины из «колтушных» после войны я встречала еще Надю Буробину.
Когда мы с тетей Мусей приехали в город, собрался семейный совет — я с тетей Мусей, мама, бабушка и Алька. Мама была в положении — последняя память об ушедшем отце — и, несмотря ни на что, решила рожать. Тетю Мусю в эвакуацию не выпускали. Мне же уезжать совсем не хотелось, о чем я и заявила:
— Я никуда из Ленинграда не поеду. Стало легче, нормы на карточки прибавили, так что жить можно.
Тут все насели на меня.
— Маме обязательно надо уезжать, здесь ей будет не разродиться. И подумай сама, как она в ее положении будет в пути. Надо и за кипятком сбегать, и на карточки получить, да мало ли что еще. Алька еще маленький для таких дел, так что ей никак без тебя не обойтись. Хочешь не хочешь, а надо тебе ехать.
Тетя Муся пожаловалась:
— Я бы с огромным удовольствием с Ленкой поехала. Так надоели эти обстрелы и бомбежки, но меня ни за что не выпускают.
— А бабушка с нами поедет?
— Нет, я остаюсь с Марией, не могу же я ее оставить одну. И вообще, здесь я прожила всю жизнь, здесь ее и окончу, когда Бог решит. А вы уезжайте, раз появилась такая возможность. Нечего рисковать собой, вам, молодым, предстоит еще, даст Бог, хорошо пожить.
Доводы взрослых были убедительны, и с ними пришлось, скрепя сердце, согласиться. По молодости я не верила, что со мной что-то может
