Записки блокадницы - Галина Точилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая ужасающая весть,
У всех на лицах сразу отразились
Печаль и мужество, и вероломным — месть.
Сначала мы осталися на даче,
Не знали, как всем лучше поступить,
Быть в городе иль как-нибудь иначе
Хотя бы детям жизни сохранить.
А в это время, мимо нас, над головами,
Железная армада, вся в крестах,
На город мой свой смертоносный груз кидала,
И рушились дома, и гибли люди, и возникал невольно страх.
Кругом все дачники уехали,
И мы остались, будто в пустоте,
На берегу на Оредеже смотрели,
Как аэродром бомбили вдалеке.
Когда последним паровозом и вагоном
Приехали обратно мы домой,
Наш город показался мне суровым,
Кругом окутанным войной.
Над городом висели аэростаты,
Пытались от разбойников прикрыть,
Но это плохо получалось,
И продолжали нас бомбить.
А фронт все приближался к городу,
И в Лигово мы ездили окопы рыть,
Мешки песком активно наполняли,
Старались от осколков историю прикрыть.
Эвакопункты были на пределе,
Детей и стариков старались вывозить,
И только те, кто не хотели,
Остались в Ленинграде жить.
Фонд обороны развернулся,
Сдавали люди все свое добро,
И мы все сдали — все что было,
С иконы даже сняли серебро.
Самозащита в звенья собиралась,
И основных их было три:
Пожарники и санитары были, плюс химзвено,
Вот и защита наша — другой было не дано.
А мама с папой на «казарме» были,
Я с тетками и бабушкой жила,
Училась химзащите, начальником звена была.
Иприты, люизиты проходили,
Готовы были ко всему, и лозунг наш:
«Бороться, не сдаваться на милость нашему врагу».
Окошки клеила крест-накрест,
Чтобы не вышибло волной,
И маскировкой занималась,
Чтоб луч не падал световой.
И два снаряда в дом наш угодили,
Волною окна распахнув,
А крестики окошки сохранили,
Все стеклышки бумажками прикрыв.
На чердаки таскали мы песок и воду,
Чтоб зажигалки было чем тушить,
И думали — теперь уж все готово,
Любое лихо можно пережить.
Суперфосфатом мазали стропила —
От зажигалок дом свой сохранить,
Три раза крышу пробивало,
И мы кидались их тушить.
А в сентябре мы очутилися в кольце,
К зиме мы вовсе были не готовы,
Морщины сразу появились на лице,
И лица стали вдруг суровы.
Не различали мы ни тыла и ни фронта,
Кругом для нас была война.
И в самое лихое время
Я тоже вместе с городом была.
Бадаевские склады — там жизнь для города хранилась,
Упорно немцы их бомбили и очень скоро своего добились.
Горели долго эти склады, народ смотрел,
На лицах отражались
И блики пламени, и чувство горя и досады.
Ведь каждый ясно сознавал, что там НЗ хранились
И очень ценного мы все лишились.
И там, у этого кострища, вдруг ясно стало —
Что в городе таится враг и непременно,
Мы пока не знали как, но мы его отыщем.
Зима суровой оказалась очень,
Еще и голод наступил,
Паек в 125 каких-то граммов,
И сразу человека в немощь превратил.
За хлебом я всегда ходила
И как зеницу ока берегла,
Все карточки мне доверялись —
Я пошустрее всех родных была.
И только раз, когда мы с тетей были,
У нас довесок вмиг схватили
И, не успели глазом мы моргнуть,
Его мгновенно съели.
Вы догадались, что мы пережили,
Ведь в это время каждой крошкой дорожили.
Ни света, ни воды и ни тепла —
Такое зло обрушилось на нас,
Судьба тогда, наверно, нас спасла,
Но был неровен час.
Буржуйку папа притащил с завода,
Ее топили чем могли,
И чтоб нагреть немного воду,
Мы стулья жгли и даже книги жгли.
А воду — с тетей брали санки
И черпали из проруби Фонтанки.
И медленно везли, чтоб не пролить, не расплескать,
Чтоб этот адский труд не повторять.
А в долгой ночи мы с коптилкой были,
Лампадки зажигали у икон,
Вот так и жили-были,
Не видя света из окон.
А нечистоты выливалися во двор
И замерзали тут же вмиг,
И был проход среди вонючих гор,
И надолбов, и пик.
А люди шли, ползли куда-то в стужу
И тут же умирали на ходу,
Был человек — теперь он никому не нужен,
И трупы мерзли на снегу.
Дружинники их утром подбирали,
Могилы братские копали
И отправляли их в последний путь.
А тех, кто дома умирал,
Родные их на саночках возили,
И видеть это было — просто жуть.
Еще я помню: по панели не ходили —
Боялись, что затащат нас в подвал,
Тогда упорно говорили,
Что кто-то часто пропадал.
И у покойников бывало,
Что части тела кто-то вырезал.
Но жизнь совсем не замирала,
А виденное силы придавало,
Чем можешь городу помочь — так помоги,
И из последних сил старайся,
Ногами и руками шевели.
Покой и отдых ощущали,
Когда в «тарелке» стукал метроном,
Как только замолкал, тревожно ждали —
Гудки сирены нам поведают о чем?
Чего нам ждать: бомбежки иль обстрела,
Куда идти дежурить нам,
В бомбежку — на чердак, там было дело,
В обстрел стояли у ворот, прижавшися к домам.
Я помню свист, когда летела бомба,
И этот звук к земле нас прижимал,
Когда мы слышали шипение снаряда,
То, значит, он поблизости упал.
Мы различали типы самолетов,
Когда летели юнкерсы — плохи были дела,
И от «стервятников», от их полетов
Одна судьба защитою была.
В ту пору мне пятнадцать было,
Братишке только девять лет,
И папа с мамой молодые —
Всего по 38 лет.
