Штрафники штурмуют Берлин. «Погребальный костер III Рейха» - Роман Кожухаров

Старший лейтенант Головатый твердил, что им нужно как можно быстрее выйти к железной дороге, что у него приказ командования и что возиться с каждым домом в отдельности некогда.

Аникин настоял на том, что оставлять у себя за спиной фашистов нельзя ни под каким видом. Если не проверить дом от подвала до чердака и оставить позади «фаустников» и вражеских «пэтээровцев», то до железной дороги танки не доберутся.

В итоге после ненужных препирательств выработали единую тактику взаимодействия штрафников и танковых экипажей. Танки двигались вплотную к домам, экипаж Шаталина – чуть впереди, по правой стороне улицы, экипаж Головатого – по левой. Каждую «тридцатьчетверку» прикрывал отряд штрафников, который Аникин поделил на две штурмовых группы.

С легкой руки Липатова их прозвали «вира» и «майна»[6]. Те, кто отобрался в «виру», сидели на броне в качестве десанта. Вошедшие в «майну», следовали по мостовой за своей машиной. И «вира», и «майна» контролировали как свою, так и противоположную от себя сторону улицы. Обе группы – и те, что на броне, и шедшие своим ходом – в оба глаза высматривали в первую голову «фаустников», пулеметы и противотанковые ружья, и любые прочие поползновения фашистов.

VII

Угловые дома на подъезде к улице «тридцатьчетверки» разрушили огнем фугасных снарядов почти полностью. Но, как только танки вошли внутрь квартала и миновали дымящиеся развалины, на наступавших обрушился целый шквал огня. Фашисты вели стрельбу с обеих сторон улицы, из-за ближайших углов, с крыш, заваленных мешками с песком оконных проемов.

Здорово повезло экипажу Шаталина. Его стрелок-наводчик первым же выстрелом разметал на кусочки позицию мощного зенитного орудия, оборудованного фашистами метрах в трехстах впереди, в нескольких шагах от водонапорной башни, почти в центре улицы. Немцы успели произвести из своего монстра только один выстрел в сторону русских. Но наступавших спасла небольшая кривизна улицы.

Вражеский наводчик всего на несколько сантиметров недосчитал поправку на движение по дуге. На эти несколько сантиметров и разминулись 88-миллиметровый снаряд и башня шаталинского танка, когда первый просвистел мимо второй, войдя в бакалейную лавку. Мощнейший взрыв вспучил изнутри кирпичный дом, который, устало выдохнув из себя взрывную волну, как карточный домик, сложился внутрь, превратившись в груду дымящегося кирпича. Битый кирпич и щебень погребли под собой целое отделение гитлеровцев, в том числе пятерых «фаустников», одного «пэтээровца» и одного пулеметчика.

Меткий, «в десятку», ответ шаталинцев был не в пример удачнее. Бронебойный снаряд, выпущенный «тридцатьчетверкой», сковырнув верхний слой мешков с песком, которыми был обложен зенитный расчет, ударил прямо в стык бронированного щита и ствола орудия, превратив зенитку в искореженный ком металла, а орудийный расчет «Флака 8,8» в полном составе отправив на тот свет.

Но все равно без прикрытия «штрафников» «тридцатьчетверкам» пришлось бы худо. Бойцы Аникина были готовы к контратаке фашистов и встретили ее во всеоружии. Капустин, спрыгивая с брони командирской «тридцатьчетверки», снял огнем своего автомата сразу двух «фаустников», появившихся в проходе между домами метрах в десяти справа, перед машиной Шаталина.

VIII

Дом, стоявший впритык, сразу за разрушенной бакалейной лавкой, ощетинился кинжальным огнем. Завязался ожесточенный бой. Фашисты до крайней степени обозлились исходом дуэли русского танка и немецкого зенитного орудия. Били из всех щелей, из всех видов стрелкового оружия.

Из оконного проема, ближнего к углу здания, показалась каска и выдвинулась конусообразная граната фаустпатрона. Автоматная очередь пунктирным размашистым росчерком чиркнула по стене, выбивая известку и осколки кирпича. Завиток этого росчерка полоснул по проему, по пути наскочив на выглянувшую каску. Красный фонтанчик брызнул из пробитой пулей дырки, и каска исчезла в темноте проема.

Тут же на месте убитого возник другой «фаустник». Этот действовал проворнее, скорее всего, используя уже взведенный гранатомет убитого товарища. Он успел выстрелить, но, боясь поймать пулю, слишком поторопился. Граната, не долетев нескольких метров до танка Головатого, ударилась в тротуар, окатив огнем и раскаленным металлом цоколь противоположного дома.

Еще нескольким «фаустникам» удалось разрядить свои гранатометы, но лишь одна из гранат по касательной задела корпус «Т-34-85» Головатого. Отскочив, она разорвалась на мостовой, не причинив вреда ни машине, ни бойцам.

Вражеские гранатометчики мазали один за другим. Штрафники огнем своих винтовок и автоматов не давали им толком прицелиться, и расстояние до целей для фаустпатронов было велико, а ближе группы прикрытия не подпускали.

IX

85-миллиметровое башенное орудие танка Головатого, стремительно развернувшись, прямой наводкой ударило в широкую витрину, окаймлявшую весь первый этаж. Стекло здесь было уже выбито, осколки его в радиусе нескольких метров были разбросаны на тротуаре и мостовой. Бронебойный снаряд, не встречая преград, влетел в лишенную стекол, зияющую, как раскрытая пасть, витрину. Он, скорее всего, прошил стены первого этажа насквозь и разорвался где-то в самой утробе здания. Взрыв прогремел в глубине, глухо, и о мощи его можно было судить лишь по осевшей в задней части здания кровле и по клубам черного дыма, которые, вперемешку с пылью, вдруг стремительно вырвались наружу из разинутой пасти витрины.

Ударная волна выплюнула наружу целый ворох женских платьев, шляпок и прочего дамского барахла. Часть его, зацепившись за острые зубья торчавших осколков стекла, осталась беспорядочным ворохом висеть прямо на широкой раме витрины.

Метрах в двух с половиной над тротуаром, на торчавшей из стены дома стойке, висела вывеска, вернее, болтался на одном металлическом крючке латунный силуэт женщины в платье и широкополой шляпе. Это могло означать, что здесь размещалось то ли пошивочное ателье, то ли магазин готового дамского платья.

Когда в глубине здания ухнул взрыв, все оно вздрогнуло. В этот момент вывеска сорвалась со своего единственного крепления, и латунная фрау со звоном упала на тротуарную плитку. Шевердяев с бойцами из своего отделения в этот момент уже выскакивал из-за брони «тридцатьчетверки».

X

Использовав перекинутые через раму тряпки, чтобы защититься от острых осколков стекла, командир отделения первым забрался внутрь магазина и тут же дал очередь из автомата по силуэту, проступившему в клубах дыма и известковой взвеси. Силуэт так и остался стоять неподвижно на своем месте.

Подбежав к нему, Шевердяев сообразил, что это манекен – голая гипсовая женская фигура. В груди и животе у нее зияли дыры от попавших пуль, а белая маска лица все равно улыбалась. В следующий миг голову куклы разнесло на куски.

Реакция не подвела Шеву, и он тут же ответил короткой очередью в сторону вспыхнувшего в серо-сизом тумане огня. Раздался пронзительный крик, который тут же оборвался звуком упавшего на пол тела.

Из-за спины Шевердяева, в сторону светлевшего впереди дверного проема, уже вели огонь его товарищи.

– Прикрой! – крикнул Шева и, метнув в мутную взвесь гранату, сразу после басовитого хлопка взрыва рванул вперед.

Выскочив в коридор, Шевердяев перепрыгнул через труп немца и с ходу полоснул очередью поперек от стены до стены. Впереди, метрах в пяти, послышалось лязганье упавшего на пол металла.

– Сафрон!.. В подвал с «майной»… «Вира» – за мной наверх…

XI

Сафронов, старший группы зачистки подвальных помещений, то и дело обтирал лицо, взмокшее от бега и напряжения. Бойцы группы спускались за ним по узкой деревянной лесенке, которая предательски скрипела под тяжестью сразу нескольких пар сапог. И дышать было нечем в этом спертом пространстве подвального пролета.

Лестницу вниз они нашли не сразу. Слишком много дыма в коридорах и помещениях этого чертового магазина. Все комнаты были завалены бабским тряпьем.

Такое Сафронов только в кино и видел. Нинка его очень любила синематограф, ни одного раза не пропустила, когда привозили в леспромхоз свежую фильму. Покоя ему не давала, тащила с собой. Да он бы ее одну и не отпустил. Баба у него была красивая, и мужики все в артели ему завидовали. Сафронов об этом всегда знал. И сейчас по-мужски, в самой затаенной глубине, об этом мучился. Который год войне-то, а не отпускало. И на гражданке ее ревновал. Глупо, неоправданно. И сам это знал, а ничего с собой не мог поделать. И к механику тому смазливому, который фильмы каждую неделю в леспромхоз привозил. Тоже ведь ее обвинял, хотя вины Нинкиной никакой в том не было. Его вина, одна его вина и была. Даже и заморыша того смазливого Никодим теперь не винил. Ну да, попытался, гаденыш, к Нинке подкатить. И не то чтобы она повод какой дала. Но ведь баба знатная, видная из себя… Ну, ничего, он тому смазливому смазал. Одним ударом уделал… С одной стороны, сам нарвался. Был бы местным, не полез бы. В артели мужики хорошо знали, сколько живого весу прячется в кулаке лучшего багорщика лесозаготовок, передовика соцсоревнований Никодима Сафронова. Но, с другой стороны, и калечить дурака, наверное, не стоило. Считай, ни за что пять лет схлопотал. И весь срок-то почти отмотал, как положено. А, все равно, в лагере тоска эта черная еще невыносимее. Там нигде от нее не спрячешься, ни на нарах, ни с кайлом в каменоломне. Здесь-то, у смерти под носом, оно как-то полегче. Под смертью, значит, и под Богом. И, опять же, разбирай не разбирай, чья в чем вина, а все равно потихонечку искупается. «Смыть вину кровью». Так-то оно надежнее: чтоб никаких уже сомнений и самокопаний. Теперь за все расчет идет… Эх, Нинка…