Золотой человек - Филип Киндред Дик

– Давай, живо! Из духовушки в нее бей!

Дэниэлс подхватил ружье и прицелился. Первый же выстрел лишил сороконожку хвоста и пары-другой задних лапок. Перебитый стальным шариком у основания хвост бессильно поник; громадная – около фута в длину – сороконожка, судорожно извиваясь, корчась от боли, вновь устремилась в нору.

– Еще! Еще стреляй! – поторопил негритенка Перетти.

Дэниэлс принялся возиться с ружьем. Сороконожка, изогнувшись кольцом, зашипела, замотала головой, впилась жвалами в стальной зуб вил, прижимавших ее к земле. Бусинки темных, недобрых глаз насекомого вспыхнули жгучей ненавистью. Секунду-другую неведомое насекомое тщетно старалось вырваться, грызло зуб вил, а после ни с того ни с сего забилось в таких жутких конвульсиях, что испуганные мальчишки шарахнулись от него прочь.

В тот же миг в голове Чарльза что-то зажужжало. Казалось, этот странный, громкий, металлически жесткий гул в висках и затылке издает целый миллиард туго натянутых струн. Мощь звука валила с ног, частый звон оглушал, путал мысли. Покачнувшись, Чарльз подался назад, и его товарищи – побледневшие, охваченные ужасом – тоже невольно отшатнулись.

– Если духовушка ее не берет, так утопить, наверное, можно, – встряхнув головой, выдохнул Перетти. – Или сжечь. Или булавкой в мозг…

С этим он из последних сил навалился на вилы, удерживая сороконожку.

– У меня есть банка формальдегида, – пробормотал Дэниэлс, без толку возясь с духовым ружьем. – Да как эта штука действует-то? Что с ней такое…

Чарльз выхватил у него духовушку.

– Дай сюда. Сейчас я его…

Припав на колено, он приник глазом к целику, нащупал спусковой крючок. Сороконожка билась, рвалась на свободу, хлестала мальчишек силовым полем, однако Чарльз крепко стиснул ружье, напряг палец…

– Так-так, Чарльз, – раздался над ухом голос отца-притворяхи.

Крепкие пальцы клещами стиснули запястья мальчишки, и, сколько он ни сопротивлялся, все было напрасно. Духовушка выпала из разом обмякших рук, а притворяха шагнул к Перетти. Тот отскочил в сторону, и сороконожка, выскользнув из-под вил, победно устремилась в вырытую нору.

– Тебя, Чарльз, – забубнил притворяха, – ждет хорошая порка. – Что это, скажи на милость, за поведение? Мать, бедная, с ума от волнения сходит, а ты…

Выходит, он подобрался к ним, прячась в тени, укрылся в темном углу, следил… Ровный, монотонный голос притворяхи, до дрожи в коленках похожий на голос отца, рокотал возле самого уха, а притворяха, не умолкая, поволок Чарльза к гаражу. Изо рта его веяло сладковатым холодом: точно так же пах сырой, разлагающийся перегной. Силищей притворяха обладал колоссальной: как Чарльз ни упирался, как ни противился, все было напрасно.

– Брыкаться не стоит, – спокойно приговаривал притворяха. – Идем-ка со мной, в гараж. Тебе это будет только на пользу, Чарльз, мне лучше знать…

– Ну? Нашелся? – донесся с заднего крыльца встревоженный голос матери.

– Да. Нашелся.

– И что ты собрался с ним делать?

– Слегка отшлепать, – откликнулся тот, толкнув кверху створку ворот гаража. На губах его, озаренная тусклым светом луны, мелькнула холодная, до жути бесчувственная улыбка. – В гараже. А ты, Джун, ступай в гостиную. Я сам обо всем позабочусь. Это уж скорее по моей части. Тебе ведь так не по душе его наказывать…

Мать неохотно ушла в дом и притворила за собой заднюю дверь. Как только свет, падавший из кухни наружу, угас, Перетти нагнулся, протянул руку к духовому ружью. Притворяха замер на месте.

– А вам, мальчики, давно пора по домам, – проскрежетал он.

Перетти, стиснув в руках духовушку, в сомнении переступил с ноги на ногу.

– Пора, пора, – повторил притворяха. – Брось игрушку, и вон отсюда.

Не отпуская Чарльза, он спокойно шагнул к Перетти и потянулся свободной рукой к ружью.

– Духовые ружья, сынок, в черте города запрещены. Распоряжением местных властей. Твой отец знает, что ты нарушаешь закон? Пожалуй, отдай-ка эту штуковину мне, пока не…

Хлопок выстрела – и стальной шарик угодил ему прямо в глаз.

Отец-притворяха замычал от боли, прижал к поврежденному глазу ладонь и вдруг с неожиданной прытью бросился на Перетти. Тот, взводя ружье, отпрянул назад, к въезду во двор, но притворяха прыгнул за ним, без труда выдернул из его рук духовушку и молча, одним ударом расшиб ее о стену дома.

Высвободившийся Чарльз бросился бежать, не разбирая дороги. Спрятаться… где бы спрятаться? Путь к дому преграждал притворяха. Мало этого, страшилище в обличье отца уже двигалось следом – крадучись, вглядываясь во мрак в поисках беглеца. Не сводя глаз со зловещей черной фигуры, Чарльз с замирающим сердцем попятился прочь. Спрятаться бы где-нибудь, только где?

Бамбук!

Стараясь как можно меньше шуметь, Чарльз юркнул в заросли. Огромные, изрядно старые стебли бамбука с глухим дробным стуком сомкнулись за его спиной. Тем временем притворяха покопался в карманах, чиркнул спичкой, подпалил ею разом всю книжечку.

– Чарльз, – заговорил он, – я знаю, ты где-то здесь. Прятаться бесполезно. Ты только напрасно усложняешь всем жизнь.

С бешено бьющимся сердцем мальчик присел на корточки, съежился среди стеблей бамбука. Землю под ногами устилала всевозможная гниль – прополотые сорняки, щепки, газеты, коробки, изношенное тряпье, трухлявые доски, жестянки из-под консервов, бутылки. В россыпях мусора кишмя кишели пауки и саламандры. Бамбук легонько покачивался на вечернем ветру. Мелкая живность, грязь…

И кое-что новенькое.

Над одной из куч гнили возвышалось, уходя в нее основанием, нечто вроде безмолвного, неподвижного ночного гриба – округлый белесый столб, студенистая масса, влажно поблескивавшая в свете луны. Сверху донизу укутанный в паутину, «гриб» больше всего походил на громадный заплесневелый кокон. Сквозь слой паутины проступали смутные очертания рук, ног и безликой, от силы наполовину сформировавшейся головы… однако кто это, Чарльз понял с первого взгляда.

Мать-притворяха. Растущая здесь, в гнили и сырости между гаражом и задней стеной дома. Среди высоченных бамбуковых зарослей.

Растущая… и почти выросшая. До полной зрелости ей – всего два-три дня. Пока что она еще личинка – белесая, нежная, студенистая, но вскоре солнце обогреет ее, до каменной твердости высушит панцирь. Окрепшая, потемневшая личинка выберется из кокона и однажды, как только мать подойдет к гаражу… Позади матери-притворяхи белела в потемках еще одна студенистая личинка, отложенная сороконожкой совсем недавно – маленькая, едва-едва появившаяся на свет. Чуть левее из мусора пеньком торчали остатки кокона, в котором рос отец-притворяха. Он тоже вызрел здесь, за гаражом, а после подкараулил отца в гараже, и…

Не помня себя от страха, Чарльз двинулся мимо трухлявых досок, мимо слизистых грибов-коконов, через отбросы и гниль, к забору, из последних сил ухватился за его кромку, подтянулся… но тут же мешком сполз на землю.

Еще одна… Еще личинка… только ее Чарльз