Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

к нашей маисовой каше добавилось несколько кусочков овощей. На третий день на ужин вместе с кашей были поданы сочные кусочки мяса. На четвертый день наша каша блестела от жира, а сверху дымились большие куски мяса и разные овощи. Все это выглядело чрезвычайно аппетитно. Надзирателям оставалось лишь недоуменно усмехнуться, когда мы отказались и от этой еды. Искушение было велико, однако мы устояли, хотя на известняковом карьере с нами обращались предельно жестко, не позволяя нам ни минуты передышки. Мы, однако, слышали, что заключенные общих секций падали в обморок от голода и их увозили на тачках, – и мы продолжали держаться.

Вскоре меня вызвали в тюремную канцелярию для беседы с полковником Весселсом. Такие встречи всегда носили весьма деликатный характер. Мы все понимали, что тюремные власти попытаются оказать на меня давление, чтобы я прекратил голодовку политических заключенных. Полковник Весселс был прямым человеком и сразу же без обиняков потребовал объяснить, почему мы начали свою акцию. Я объяснил ему, что, являясь политическими заключенными, мы рассматриваем протест против условий содержания в тюрьмах как продолжение нашей общей борьбы с апартеидом. «Но вы даже не знаете, по какой причине заключенные секций F и G объявили голодовку!» – заявил он. Я ответил, что это не имеет значения, поскольку заключенные в секциях F и G являются нашими братьями и что наша борьба нераздельна. Он фыркнул на это и отпустил меня.

На следующий день мы узнали, что события приняли весьма неожиданный поворот: голодовку объявили надзиратели. Они отказались ходить в свою столовую на прием пищи. Это не была акция в нашу поддержку, просто надзиратели подумали: «Если заключенные могут пойти на такой шаг, то почему бы и нам так не поступить?» Как результат, они потребовали от тюремной администрации лучшего питания и улучшения условий своей жизни. Сочетание сразу двух акций протеста оказалось непосильным для тюремных властей. Вначале они урегулировали все вопросы с надзирателями, а затем, спустя день или два, как нам стало известно, они обратились к заключенным общих секций с предложением выделить трех представителей для обсуждения выдвинутых требований. Заключенные общих секций объявили о своей победе и прекратили голодовку. Мы последовали их примеру днем позже.

* * *

Это была первая – и самая успешная – из голодовок, объявленных заключенными на острове Роббен. В целом, голодовки как форма протеста в основном не имели большого успеха, и они всегда казались мне неоправданными. Для того чтобы голодовка увенчалась успехом, о ней должна узнать широкая общественность. В противном случае заключенные рискуют просто умереть от голода, и об этом никто никогда так и не узнает. Утечка информации о голодовке, объявленной заключенными в тюрьме, должна обязательно вызвать шквал публикаций в газетах, что, в свою очередь, приводит к давлению на правительство со стороны правозащитных групп и организаций. Проблема, особенно в первые годы моего заключения на острове Роббен, заключалась в том, что было практически невозможно проинформировать общественность о наших голодовках.

Я всегда считал голодовки пассивной формой борьбы. Мы, борцы за свободу, уже и так терпели лишения, подвергали риску свое здоровье и даже саму жизнь. Я выступал за более активные, наступательные формы протеста, такие как забастовки, отказ от выхода на работу или отказ от уборки, то есть такие акции, которые наносили вред тюремным властям, а не самим нам. Им нужен гравий – а мы отказываемся дробить камни. Они желают видеть тюремный двор чистым – а он захламлен. Такие действия с нашей стороны раздражают тюремщиков, в то время как, наблюдая за нашей голодовкой, они, по моему мнению, втайне только наслаждаются картиной наших страданий.

Однако когда дело доходило до принятия решения, я часто оказывался в меньшинстве. Мои коллеги даже в шутку обвиняли меня в том, что я не хочу пропускать обед. Сторонники голодовок утверждали, что это традиционная, повсеместная форма протеста, к которой прибегали такие выдающиеся лидеры международного уровня, как Махатма Ганди. Тем не менее, как только решение о голодовке принималось, я всегда поддерживал его так же искренне, как и любой из ее сторонников. При этом во время наших акций я часто оказывался в положении, когда мне приходилось спорить с некоторыми своенравными коллегами, которые отказывались соблюдать нашу общую договоренность. Помню, как один из политических заключенных недоуменно заявил мне: «Мадиба, я хочу есть! Не понимаю, почему я должен отказываться от еды. Я ведь много лет служил делу освободительной борьбы!»

Некоторые из наших товарищей по заключению иногда во время объявленной нами голодовки втайне принимали пищу. Мы узнавали это по одной простой причине: ко второму дню голодовки ее участникам уже нет необходимости ходить в туалет. И если утром ты видел парня, идущего в туалет, это означало, что он нарушал нашу договоренность. У нас была собственная служба внутренней разведки, поэтому мы совершенно точно знали, что некоторые заключенные проявляли в этом отношении слабость.

67

В самый разгар голодовки, организованной нами в июле 1966 года, меня во второй раз навестила моя жена. Это произошло почти через два года после ее первого визита в 1964 году, которого, казалось, словно и не было вообще. С тех пор Винни подвергалась постоянным преследованиям властей. На ее сестер и брата оказывалось давление со стороны полиции, власти пытались запретить членам ее семьи жить вместе с ней. Кое-что об этом мне стало известно во время нашей встречи, другие подробности ее жизни я узнал несколько позже. Я был в курсе дела некоторых безобразных действий правительства, потому что, возвращаясь из известнякового карьера, я часто находил аккуратно вырезанные газетные заметки о Винни, которые охранники анонимно клали мне на кровать.

Прибегая к разным подлым способам, власти делали все возможное, чтобы воспретить визиты Винни ко мне либо сделать их максимально дискомфортными. В течение предыдущих двух лет ее визиты срывались в результате прямых запретов местных магистратов и введенных против нее правительственных запретов, которые лишали ее возможности выехать за пределы Йоханнесбурга. Как я узнал от своего адвоката, полиция проинформировала Винни, что она может посещать меня только при наличии пропуска для чернокожих африканцев. Винни, которая с 1950 года протестовала против политики правительства в отношении пропусков для женщин, справедливо отказалась носить этот ненавистный документ. Она понимала, что власти явно пытались унизить и ее, и меня. Однако я решил, что нам все же важнее увидеться, чем сопротивляться подлым маневрам правительственных чиновников, и в конечном итоге Винни согласилась носить этот пропуск. Я ужасно скучал по ней, мне крайне необходимо было знать, что смогу увидеть ее, а еще нам нужно было обсудить жизненно важные