Творения - Кирилл Александрийский

Защищение Кирилла

Смотри, как этот умнейший муж сначала ложно обличает неясности слов и, сам имея ум не светлый, а туманный, называет темною такую речь, которая для желающих мыслить праведно столько очевидна и понятна! Он вообразил, будто речь наша учит говорить стечение (σύνοδος), а не сочетание (συνάφεια). Потом, выказывая свое искусство, провозглашает, что у нас равная сила — в смысле, станет ли кто говорить стечение или станет употреблять сочетание. Но я еще дивлюсь проницательности и уму его, обладающему такою остротою, по следующему: он один, как кажется, знает то, что всякий везде знает, что так общеизвестно, что совершенно ясно для людей, вовсе не знакомых с морской наукой и с искусством речи, обладающих знанием самым непосредственным, приобретаемым через недостаточное слушание при малом прилежании. Удивленный его ученостью, я говорю: ты, который разверзаешь против нас величественные уста, ты утонченно созерцаешь таинство едва в бодрственном состоянии, как будто сквозь сон и в опьянелом состоянии. Некоторые порицают единство, которое во Христе, перетолковывая его неправо, на собственный лад, помимо того, что предложено в Священном Писании. Говорят, что природы взаимно разделены и разделяются всеми способами, та и другая существует особенно и разделенно, а человек, спорят, соединен с Богом через обитание, по одному достоинству, т. е. по силе или по известному наименованию сыновства. Анафемство уничтожает такое мнение и восстает против столь возмутительного пустословия. Оно утверждает, что никоим образом не должно разделять Слово, естественно, т. е. не по обитанию, а истинно, присоединившееся к святой плоти, имеющей разумную душу, чтобы не изобразить двух сынов и не разделить нераздельного. Но он, не понимая, в чем состоит естественное единство, т. е. единство истинное, не сливающее естеств и не смешивающее так, чтобы тому и другому следовало существовать иначе, чем тогда, употребляет слабое и свойственное детям доказательство для утверждения того, что будто бы правильно мыслить и говорить: если единство произошло естественное, то истощание Слова было не произвольное, а вызванное как бы силою и необходимостью. Природа обыкновенно действует принудительно. На это пусть кто–нибудь скажет ему: голод, жажда и прочее, что ты сам назвал, суть природные несовершенства и производят в нас движение, так как мы обладаем природою, подлежащею возбуждениям; Божественное же и неизреченное естество Слова, отнюдь не подлежащее недугам и необходимости, никем, ни само собой не было принуждено к тому, чтобы против воли принять плоть, усвоить себе меру человечества и восприять семя Авраамово. Ни для кого не составит труда увидеть, если захочет, как несмысленно у него сказано. Говорит, что природное совершенно подчинено законам необходимости, и в доказательство этого приводит то, что мы чувствуем голод и жажду независимо от нашей воли, по призыву к этому природы, хоть бы кто и не хотел. Человеку искусному, имеющему сведущий в этих предметах ум, следовало бы усматривать серьезные вещи, стоящие большого затруднения. Если справедливо, что человек по природе разумен, то поэтому он против воли и по принуждению разумен! Что же? Скажи мне, неужели Бог не по природе есть Бог или не по природе свят, праведен, благ, жизнь, свет, мудрость и добро? Неужели и Сам против воли и по принуждению есть то, что есть? Но я думаю, желая так рассуждать, надобно ясно обнаружить величайшее безумие. Итак, какая ложь у нас, хоть он и воздвиг непобедимую и неодолимую стену? И столько слабые высказывают предположения, и слыша, что произошло природное соединение, т. е. истинное, непричастное превращению и совершенно неслиянное стечение субстанций, усиливаются ниспровергнуть силу сказанного так, чтобы казалось, что не действительно произошло, но по подобию, которое берет от нас. Дерзкий не страшится подчинять естество Слова неотразимой необходимости! Истощил Себя не без воли, но Единородный добровольно сделался человеком и не так, как говоришь ты, принял человечество, даровав ему только обитательное соединение и увенчав благодатью сыновства, как нас. Итак, хотя и прилично нам мыслить, что соединились субстанции, что Слово сделалось человеком и воплотилось, что соединение сообразно сему называется некоторым образом природным, чтобы не дать места неистинному, обитательному соединению, которое принадлежит нам как участникам божественной природы, о чем говорит Павел: Прилепляяйся Господеви, един дух есть (1 Кор.6:17), однако же Слово Божие, чуждое и свободное от возбуждений, не подлежит необходимости и власти природы. Не хотеть разделять надвое соединенное после соединения, по моему мнению, дело совершенно неукорительное и не заслуживающее обвинения, тем более что этот добрый Феодорит берет в пример человека, который даже, по–нашему, мыслится как один и не позволяет делить его надвое, хотя само его рассуждение не отвергает дробления и деления насколько нужно для того, чтобы знать, что одно по природе своей есть душа, а другое по природа — тело. Итак, через размышление о Божестве и человечестве, тщательно доискиваясь единения в подобном смысле совершившегося во Христе, говорим, что произошло истинное стечение в единении, причем не забываем, что Слово Божие по природе есть нечто иное, чем плоть, и иное — плоть по своей природе. Не разоткать однажды соединенное — это еще не все: дух истинной веры никому не позволяет делить на двух сынов единого Христа и Сына и Господа, как учит Святое и Богодухновенное Писание. Но очевидно, что он мало заботится об истинных догматах и с большим старанием избегает уразуметь нечто из того, что необходимо для пользы, как что–либо такое, что может принести вред; ложью, как видно, хвалится и даже чрезвычайно настроен к злословию. Пусть выслушает от нас: Что хвалишися во злобе, сильне? беззаконие весь день, неправду умысли язык твой (Пс.51:3,4).

4–е анафематство

Кто изречения евангельских и апостольских книг, употребленные святыми ли о Христе или Им Самим о Себе, относит раздельно к двум Лицам, или Ипостасям, и одни из них прилагает к человеку, которого представляет отличным от Слова Божия, а другие, как богоприличные, к одному только Слову Бога Отца, — да будет анафема.

Возражение Феодорита

И это родственно тому, что уже сказано. Хочет, как бы сделав ограничение, не видеть никакого различия в словах евангельских и апостольских писаний, и это тот, который, быть может, хвалится тем, что ратует против Ария и Евномия и других ересиархов. Пусть прилежный учитель священных догматов скажет, каким образом он обличает богохульство еретиков, в то время как усвояет Богу Слову то, что смиренно и прилично сказано об образе раба? Допуская это, они установляют догмат, что Сын Божий есть меньший, и творение, и создание, и раб, и принадлежит к несуществующему. И так мыслящие не то, что они, исповедуя, что Сын Отца сосуществует и совечен Богу, художник и творец всего, украситель, кормчий и правитель, во всем премудр и всемогущ, утверждая даже, что Он есть само могущество, сама жизнь и сама премудрость, кому мы припишем следующее: Боже мой, Боже мой, вскую Мя оставил еси? (Мф.27:46) еще: Отче мой, аще возможно есть, да мимо идет от Мене чаша сия (Мф.26:39); и еще: Отче, спаси Мя от часа сего (Ин.12:27). О дни же том или о часе никтоже весть, ни ангели, иже суть на небесех, ни Сын, токмо Отец (Мк.13:32) и все прочее, что сказано Самим Им или святыми апостолами сказано и записано смиренно? Кому припишем голод и жажду? Кому бодрствование и сон, неведение и страх? Кто нуждался в помощи ангелов? Если это свойства Бога Слова, то каким образом Он называется мудростью и мудрость обнаруживает неведение? Еще почему носит имя премудрости, коль скоро подвержен немощи неведения? Каким образом будет истинен, когда говорит, что имеет все, что имеет Отец, и не имеет неведения Отца? О дни же том (и часе) никтоже весть, ни ангели небеснии, токмо Отец Мой един (Мф.24:36). Каким образом будет неизменный образ Отца, когда не все имеет, что имеет Отец? Итак, если истинен был говоривший, что Он не знает, то кто бы мог думать о Нем это? А если и, зная день, говорил, что не знает его, то смотри, к какому богохульству должно привести соединение, как (обманывает) истина, незаслуженно называемая истиною, если заключает в себе что–нибудь противное истине? А если не обманывает истина, то Слово Божие знает день, который само сотворило и в который имеет судить Вселенную; но имеет ведение Отца как непреложный образ. Таким образом, неведение принадлежит не Богу Слову, но образу раба, который лишь настолько имел знание, насколько открывало обитающее в Нем Божество. Это же должно сказать и о прочем, подобном тому. Сообразно ли со здравым смыслом, чтобы Бог Слово мог сказать Отцу: Отче, аще возможно есть, да мимо идет от Мене чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Господи) (Мф.26:39). Ибо здесь опять встречается много несообразного. И во–первых, то, что не согласны будут Отец и Сын; одного хочет Отец, другого хочет Сын: Обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Господи). Далее большое неведение в Сыне. Он не знает, возможно ли или не возможно, чтобы миновала чаша. А сказать это о Боге Слове вполне нечестиво и богохульно. Тот, который затем и пришел и добровольно воспринял нашу плоть, кто истощил Себя, Тот знал в совершенстве, какой долженствовал быть конец домостроительственной тайне, потому и святым апостолам предсказывал: Се восходим во Иерусалим, и Сын человеческий предан будет языком на поругание и биение и пропятие, и в третий день воскреснет (Мф.20:18–19). Кто предсказал это прежде и возбранял Петру, молящему, чтобы этого не было, — каким образом Он молился, чтобы этого не было, если в совершенстве знал все, имеющее случиться? Неужели не странно: Авраам за много веков предвидел день этот и возрадовался, подобно и Исаия предсказал спасительное Его страдание, Иеремия также, Даниил, Захария и весь лик пророков, а Сам Он не знает, просит избавления и молится о том, чтобы не испить чашу, зная, что Его страдания принесут спасение миру? Следственно, эти слова относятся не к Богу Слову, а к образу раба, который боялся смерти, потому что смерть не была еще сокрушена. Дозволив страх, Бог Слово допускает этому образу говорить такие слова, чтобы нам не принять его за естество Отца и происшедшего от Авраама и Давида не заподозрить как мечту или фантазию, как предположила жалкая толпа нечестивых еретиков. Итак, что сказано и произошло приличное Богу, то мы припишем Богу Слову, что же сказано и совершилось смиренно, мы усвоим образу раба, чтобы не заболеть недугом богохульства, как Арий и Евномий.