Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Каждая действует как умеет!
— Нет, Телли, нет! Это прежде женщины боролись за свои права хитростью и обманом. Я сама на этот счет была не промах!.. — Глаза Баджи искрятся озорством: есть о чем вспомнить! — Но теперь… — Баджи снова становится серьезной, — теперь обманом и хитростью далеко не уйдешь, многого не возьмешь. Теперь надо бороться открыто, правдой, а учат нас этой правде партия большевиков и комсомол. Поверь мне, Телли, честное комсомольское!
Честное комсомольское!
В свое время, девчонкой, Баджи божилась: «Пусть сдохну, если я вру!» Врала она часто — невозможно было не врать — и удивлялась, что остается жить. Став старше, она, если ей не хотели верить, поднимала глаза к небу и восклицала: «Клянусь аллахом!» Случалось, она нарушала клятву, но и тогда аллах ее не убивал — видно, много, у него было дел поважнее! Да, не всегда легко было сказать правду или сдержать слово, но вот теперь ей уже незачем лгать, и если все же в ее словах усомнятся, она будет говорить: «Честное комсомольское!» И ей поверят, потому что слова эти означают: если я говорю неправду, значит я недостойна быть членом ленинского комсомола!
В стрелковом кружке
Нет кружка, к которому Баджи оставалась бы равнодушной.
Вот, скажем, кружок кройки и шитья. Очень полезный кружок! Можно самой скроить и сшить платье по своему вкусу, сэкономив при этом деньги на что-нибудь другое. На книги, скажем. Книги-то ведь самой не написать.
Или, к примеру, фотокружок. Не бежать же за фотографом всякий раз, когда увидишь что-либо красивое или интересное, что захочется запечатлеть. А так — щелкнешь, и готово!
Нет кружка, членом которого Баджи не хотела бы состоять. Но больше всего ее привлекает кружок стрелковый.
Глаз у Баджи зоркий, рука твердая, спокойная. Выстрел! Влево, чуть выше центра мишени, появляется след от пули. Еще раз! След ложится вправо, чуть ниже центра. И— в третий раз! Пуля пронзает самый центр.
Баджи кладет винтовку на прилавок и торжествующе оглядывается: ловко?
Чингиз говорит:
— Такой красавице, как ты, к лицу роза, а не ружье!
Баджи страдальчески морщится:
— Надоел ты со своими любезностями!
Телли, напротив, склонна поддержать Чингиза:
— Фехтование для женщины — это я еще понимаю: красиво и может пригодиться на сцене. Но, Баджи, скажи на милость, к чему женщине ружье?
— А если будет война?
— Не будет!
— В газетах пишут, что враг не спит.
— Если даже на нас нападут — разве смогут женщины воевать?
— А почему же нет? Мало, что ли, женщин воевало в гражданскую войну?
— Это воевали русские женщины, а не наши.
— Азербайджанки тоже в свое время воевали.
— Где? Когда? Что-то я не слыхала!
— А Хеджер, жена Качаха-Наби? Она помогала своему мужу бороться против царских чиновников, громить усадьбы беков и караваны купцов.
— Вот чудачка! Так ведь это сказка!
— Во-первых, не сказка, а героический эпос, — плохо ты слушала Ага-Шерифа. А во-вторых, если даже сказка, — немало из того, что было когда-то сказкой, стало затем былью. — Взгляд Баджи затуманивается. — Ах, Телли! Если б ты знала, как я люблю сказки, легенды!..
Телли пожимает плечами:
— Я уже вышла из того возраста, чтоб увлекаться байками для детей!
— Дело не в возрасте. Ты не обижайся, Телли, если скажу, что равнодушны к сказкам, по-моему, только дурные люди.
— Это еще почему?
— Потому что сказки, как я понимаю, — это мечты хороших людей о счастливом будущем человека. Они непременно сбываются, эти мечты, раньше, позже. Но кто же, как не дурные люди, равнодушны к мечтам о счастье человека?
До Телли не доходит философия сказки, развиваемая Баджи.
— Скажи лучше прямо: неужели ты, женщина, пошла бы воевать? — спрашивает она с вызовом.
— Пошла бы! Нашим женщинам теперь есть что защищать!
— А для чего в таком случае у нас солдаты, красноармейцы, если будут воевать женщины, актрисы?
Для чего? Ах, Телли, неправильно ты понимаешь жизнь! Ведь если сыновья защищают свою мать-родину, неужели дочерям будет стыдно стать плечом к плечу с братьями?
Телли безнадежно машет рукой:
— Ты, Баджи, фантазерка!..
Фантазерка, чудачка… Как только не называют Баджи кое-кто из ее товарищей и подруг! Баджи, однако, не обижается: пусть Телли и Чингиз острят сколько угодно, ома от своего мнения не отступит!
«Ромео и Джульетта»
Гамид прочел Баджи переведенные им на азербайджанский язык сцены из «Ромео и Джульетты» Шекспира.
— Скоро мы будем работать над отрывками из пьес, — сказал Гамид, закончив чтение. — Я задумал поставить «Сцену у балкона» и получил от Виктора Ивановича согласие на учебную постановку. Какого ты мнения об этой сцене?
Слова любовных признаний Ромео и Джульетты еще звучат в ушах Баджи.
— Прекрасная сцена! — взволнованно восклицает Баджи. — Пожалуй, лучшая из тех, что ты прочел.
— А в роли Джульетты ты была бы лучше любой из наших девушек! — подхватывает Гамид.
— Так полагалось бы говорить Чингизу!
— В данном случае он был бы прав. Впрочем, я говорю тебе не комплимент, а делаю серьезное предложение: прошу, прими участие в моей зачетной постановке «Сцена у балкона» из «Ромео и Джульетты».
— Неужели в роли…
— Джульетты, разумеется!
Баджи едва переводит дух: она будет играть шекспировскую Джульетту! Лицо Баджи озаряется радостью, она поспешно восклицает:
— Ловлю тебя на слове — я согласна!
— А мне остается тебя поблагодарить! — удовлетворенно говорит Гамид.
Баджи озабоченно спрашивает:
— А кому ты предложишь роль Ромео?
— Ясно кому: Чингизу! Он ведь у нас красавец, покоритель сердец, — чем не Ромео?
В тоне Гамида сквозит насмешка. Уж не ревнует ли он ее?..
И вот Баджи и Чингиз под руководством Гамида репетируют «Сцену у балкона».
Когда Чингиз-Ромео доходит до слов:
Любовь не останавливают стены,
Она в нужде решается на все!..
он, пользуясь возможностью, совсем не по-сценически обнимает и крепко целует Баджи в губы.
Трах-х!..
Звонкой пощечиной Баджи нарушает пафос мизансцены.
— Ты, видно, в самом деле воображаешь, что ты Ромео! Осел!.. — Баджи брезгливо вытирает ладонью губы, лицо ее пылает гневом.
— Русские, видать, ей нравятся больше! — бросает Чингиз, с кривой усмешкой, потирая покрасневшую щеку.
Баджи немедля награждает его второй пощечиной.
— Получай, националист, и не суй свой нос куда не следует!
Рука у Баджи тяжелая. Чингиз вскипает. Он готов броситься на Баджи, но Гамид успевает заслонить ее собой.
Чингиз много сильней болезненного Гамида — ему ничего не стоит оттолкнуть его и расправиться с Баджи, — но он, прочтя в глазах Гамида решимость не дать Баджи в обиду, сдерживает
