Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

Фадеев привел из иностранных газет: «Работа Шолохова, Эренбурга и т. д. в лучшем случае является образцом хорошей журналистики... Поэтому все написанное Шолоховым национально ограничено масштабом и целью... Только Пастернак пережил все бури и овладел всеми событиями. Он подлинный герой борьбы индивидуализма с коллективизмом, романтизма с реализмом, духа с техникой, искусства с пропагандой».

Все так, но... есть еще герой, Михаил Пришвин, которого ни национальность, ни масштабы, ни цели, ни самый индивидуум не ограничивают.

Борьба за первенство. Самое трудное место в борьбе за первенство приходит в борьбе со своей индивидуальностью: ее надо побороть так, чтобы люди на нее не обращали никакого внимания и видели одно только дело. Такую борьбу за первенство в древние времена называли смирением: святые отцы, смиряясь, величали церковь. Так и <зачеркнуто: Ленин и Сталин> наши большие революционеры, как бы даже стыдясь своей индивидуальности, показывались только в делах. <Вымарано: И даже в победе над немцами Сталин, надев маршальскую форму, совсем ею закрылся, как победитель, Сталин.>

5 Июля. Идет новая серия, июльская, жарких дней. Превосходная уборка сена. Купаемся всласть.

582

Работа над «Царем» перешла в стадию уверенности: я уверен, что выйдет вещь, только не уверен, что попадет в цель, т. е. [что] «Царь природы» будет признан».

Каждый человек по природе своей мученик, потому что каждый в конце концов так или иначе должен умереть, и большей частью в мучениях. К этому еще надо прибавить мучительную борьбу за существование и борьбу за первенство.

Начало главы: о первенстве. Разве у каждого человека нет своего особенного места, и не борется ли он за него, как борются животные только за одно свое существование? Это место есть свое собственное, где человек не может быть заменим другим, как заменяется одна изношенная шестерня другою. И так мы боремся в этом за свое место, за свое человеческое первенство, как борются животные за свое обыкновенное существование.

Привез пиломатериалы. Завтра посылаю Map. Вас. в Москву на завод за коробкой.

6 Июля. Очень жарко. Вечером подходила туча, но дождь не вышел. Приходил К.С. Родионов, ворошил сено. Договорились с Макридой о карауле дачи. Ляля училась спиннингу. Я два раза купался. Вечером со стороны Козина, как всегда по воскресеньям, заревел Утесов по радио. Бедный Утесов! он пел на маленькую московскую известную аудиторию обыкновенных и ему понятных людей. А тут слушают и поля, и луга, и река, и особенно над рекою высокие деревья, такие высокие, будто хватает до неба. Всем этим существам природы вместо слов дана форма, и между ними посредством этой формы бывает такой же разговор, как у нас на словах. Все эти формы внимали Утесову, этому маленькому человечку, как бы ему было бы стыдно, если бы он знал, что он поет тут на всех, на эти формы неба и месяца, и полей, наполненных пахучей рожью, и цветистых лугов, и главное, этих величественных

583

деревьев на высоком берегу реки с отблеском месяца. Бедный маленький Утесов!

7 Июля. Где-то идут дожди, и у нас при солнце прохладно стало. К вечеру, как и вчера, опять пронеслась туча, видно, как лился недалеко дождь, а нас туча и не задела.

Ходили к Перцову поглядеть, как он устроился в Салькове. Говорили о Хлебникове, Ремизове (он пишет о Маяковском «монументальную» работу). Перцов сказал, что в доме отдыха живет теперь академик физиолог Каштаньян, будто бы величайший приверженец моих писаний. Мы пошли с ним познакомиться. На пороге дома отдыха мне бросилась в объятия молодая красивая еврейка, моя читательница, успела мне сказать, что она была очень больна, ей попалось в руки мое «Избранное», она прочла и выздоровела. Каштаньян, маленький, серьезный, изящный армянин, мало улыбается, правдиво и сердечно сосредоточен, чрезвычайно просто и хорошо расположен. Пригласил в Армению, обещает рай. Я отвечал, что как только закончу работу, охотно приеду. Ляля в восторге.

8 Июля. Дожди где-то недалеко охлаждают воздух, и купаться не хочется. С каждым днем обретаю уверенность в том, что «Царь» у меня выйдет.

9 Июля. Наконец дождь к нам пришел и ночью побрызгал, а утром обложило все небо и моросит туманом.

Известно, что стручки акации, как только определятся в конце весны, так висят и висят зелененькие, полные семян все лето, пока не потемнеют и не растрескаются, напрасно выбрасывая свои бесчисленные семена. Да и вся растительная природа и низшие животные отличаются обильной и напрасной тратой семян, жизненной силы, образуя со всей жизнью основание пирамиды, на вершине которой – монах проповедует бессеменное зачатие и новую жизнь в свете незримом.

584

<Приписка: «Да умирится же с тобой»: Природа мирилась и начинала думать, как ей дальше жить, и Мария Мироновна зарыдала.> Надо бы показать примерами, как, когда, при каких условиях борьба за существование, присущая и водяной крысе, и мальчику, переходит в борьбу за первенство. (Разве что крысиный разум спасает себя, а Зуек спасает зверей, и он делается царем природы в тот момент, когда занимает первое место на острове, как вождь и спаситель.)

У Норки, моего спаниеля, течка. Мы ее поместили на балконе, и наша испанка там залезла на балюстраду, сидит там и ноет, если завидит, что внизу в траве сидит, мучится какой-нибудь ее кавалер. Сегодня пришел к ней Бобик из дома отдыха Академии, маленький подхалим, провожающий в лес за корочку всех отдыхающих. Увидев нас, подхалим прилег в траву, а Недоступная сильнее заныла.

– Мне жаль маленького подхалима, – сказала Ляля, – какая жизнь! там любовь ко всем за корочку, тут же любовь для себя – и еще хуже! Недоступная не дает ему даже корочки хлеба.

– Милая, – ответил я, – ты жалеешь собаку, а мой друг, хороший человек, большой поэт, всю жизнь свою был в таком положении: 20 лет писал стихи за корочку славы, и Недоступная не дала ему даже корочки хлеба.

– Что же он, умер от голода?

– Да, конечно, в конце концов от этого голода, от Недоступной он и застрелился.

Если бы знать в то время, что Недоступная мучится желанием сама не меньше подхалима и что не от нее самой зависит все, а от балкона высокого. И еще бы, и еще больше бы надо было знать, что и балкон разделения создан самим поэтом, что если бы