Кровавый век - Мирослав Попович

М. Н. Тухачевский

Тухачевский в конце 1920-х или в начале 1930-х гг. формулирует военную доктрину, которая в основных своих чертах совпадала с доктриной Гудериана.

Говоря о доктрине Тухачевского, можно смело употреблять термин «модернизм». Основные психологические установки на решительную и маневренную войну у Тухачевского формируются еще тогда, когда он сидел в немецком лагере для военнопленных офицеров. В 1928 г. во Франции вышла книга о Тухачевском, написанная Ферваном (псевдоним Реми Рура), бывшим высокопоставленным французским офицером, который в лагере под Ингольштадтом вел с Тухачевским бесконечные разговоры. Тогда они спорили о дилемме Достоевского, какой выход возможен из тупика деспотизма: Реми Рур был за социализм, анархию и отсутствие государства, Тухачевский – за «русскую идею». «Мы выметем прах европейской цивилизации, который запылил Россию, мы вытряхнем ее, как пыльный коврик, а затем мы встряхнем весь мир!» – выкрикивал юный Тухачевский.[491] При этом поручик называл себя футуристом, что позже вызывало у него некоторое смятение: спустя многие годы при встрече Тухачевский убеждал Рура, что он – не футурист, потому что новая соцреалистическая литература полностью сняла проблему футуризма.

В лагере энтузиастов 1920-х гг. объединились и бездумные романтики Гражданской войны, и ориентированные на европейские военные доктрины высокопрофессиональные теоретики-модернисты во главе с Тухачевским. Общее настроение последних определяла вера в «машинизацию» армий, как тогда говорили. В свою очередь консерваторы-реалисты держались за определяющую роль человека-исполнителя, а на поле боя – пехоты и конницы. Возрождалась суворовско-драгомировская вера «отца-командира» в «святую серую скотинку». И бывший подполковник, в Гражданскую войну – начальник оперативного управления Полевого штаба Красной армии Б. М. Шапошников – с грустью писал, что техника «возводится в культ, и такие модные в наши дни слова, как «машинизация» и «автоматизация», не сходят с уст и страниц. Бедный «человек» – что осталось ему? Кажется, ничего!»[492]

Среди тех, кто был, по словам Шапошникова, «между Уэллсом и Жюль Верном», в первых рядах находился Тухачевский. И первый удар он принял от красных кавалеристов, которые воспринимали разговоры о «машинизации» как личную обиду.

С отстранением Троцкого от руководства армией в апреле 1924 г. Тухачевский и Шапошников были назначены помощниками начальника штаба РККА, то есть М. В. Фрунзе, но через 10 месяцев Тухачевского вернули на округ. Буденный стал начальником инспекции кавалерии, Щаденко – его комиссаром, и очень быстро в округ Тухачевского была направленна комиссия Щаденко.

На итоговом совещании Щаденко говорил: «Война моторов, механизация, авиация и химия, – вымышлены военспецами. Пока главное – лошадка. Решающую роль в будущей войне будет играть конница. Ей надлежит проникать в тылы и там крушить врага».[493] В 1924 г. кавалерийская секция Военной академии приняла решение книгу бывшего генерала от кавалерии С. М. Шейдемана «Тактика конницы» «изъять из обращения и уничтожить» за то, что она «имеет тяготение к «сверх-машинизации», что превращает конницу в придаток к техническим средствам».[494]

В 1930 г. вышла в свет книга В. К. Триандафиллова «Характер операций современных армий». Триандафиллов, бывший офицер, начальник Оперативного управления штаба РККА, одно время отстаивал правоту Тухачевского в Польской кампании, но ему кто-то посоветовал «не вмешиваться», и с того времени он никогда не разговаривал на эту тему. Книга Триандафиллова вроде бы усиливала аргументы Свечина и других консерваторов: в ней анализировались трудности, которые развитие техники порождает для наступающей стороны, и был сделан неутешительный для сторонников маневренной стратегии и тактики вывод о небольшой глубине операций в будущей войне. Тухачевский решительно поддержал книгу Триандафиллова, а сторонники «особенной маневренности» Красной армии с яростью набросились на нее. К оценке книги Триандафиллова Тухачевский возвращается и незадолго до ареста, в последней своей газетной публикации, поддерживая покойного уже автора против идеологов «особенной маневренности Красной армии», определенной якобы ее богатырским народным характером.[495] Книга Триандафиллова четко формулировала аргументы противников маневренной войны и стимулировала поиски решений, которые и нашел, по собственному убеждению, Тухачевский.

Тухачевский разрабатывал «теорию глубокого боя», то есть изучал возможности привязки пехоты к механизированным частям, а не наоборот, и таким способом аргументировал возможности военных операций на большую глубину – до 200–300 км. Еще с 1931 г. он начал работу над книгой «Новые вопросы войны», где переходил от тактики и оперативного искусства к стратегии. Суть концепции Гудериана, а именно – подчинение всех других родов войск подвижным механизированным соединениям, – была облечена просто в другие словесные формулировки. Недаром немецкие участники советских военных маневров, наблюдая за действиями механизированных корпусов и воздушно-десантных войск, единодушно отмечали, что Красная армия ищет решений там же, где вермахт.

Еще в 1926 г. в брошюре «Вопросы военной стратегии» Тухачевский, признавая, что война будет иметь грандиозный размах в плане экономических средств и человеческих ресурсов и затянется «на годы», выделял в качестве решающего – первый период войны и опять ссылался на опыт Германии: «Если она на протяжении первого периода войны не добилась решающих результатов, то последующее развитие войны неминуемо будет вести Германию по пути все большего падения, все больше ставя ее в безвыходное положение».[496]

Здесь Тухачевский выступал против «стратегического нигилизма», отрицающего возможность военным путем изменить соотношение сил, которое складывается в наше время».[497] С этих позиций Тухачевский полемизирует с французским военным историком Дельбрюком и концепцией Свечина в предисловии к переводу книги Дельбрюка (М., 1930), и поддерживает общий замысел маневренной стратегии Фуллера (в предисловии к книге Фуллера, изданной в 1931 г. под его редакцией). В 1931–1932 гг. в труде «Новые вопросы войны» Тухачевский настаивает: «Большое количество современных танков высокого качества вносит на поле битвы по сравнению с методами танковых боев в 1918 г. то новое, что бой танковых средств развернется сразу на большой глубине внутриоборонного расположения противника… Сопровождение, проталкивание пехоты танками будет лишь одной из составных частей общей системы нового вида глубокого боя».[498]

Новая идеология нашла выражение и в организационных мероприятиях. В 1935–1938 гг. бронетанковые силы РККА состояли из четырех больших соединений – механизированных (с 1936 г. – танковых) корпусов, а также 21 отдельных танковых бригад резерва главного командования (РГК); кроме того, каждая стрелковая дивизия имела танковый батальон, кавалерийская дивизия – танковый полк. Численность этой армады была огромна. Летом 1939 г. в Красной армии было 21 тыс. танков. В армиях Германии, Италии, Японии, Англии и Франции вместе взятых насчитывалось тогда 19,5 тыс. танков.[499]

С. М. Буденный

В воспоминаниях бывшего преподавателя академии, сторонника Тухачевского Г. Иссерсона описывается официальное обсуждение книги Триандафиллова в начале 1930 г. Разбор книги происходил в Центральном доме РККА под председательством начальника Политуправления РККА Я. Б. Гамарника. Основной доклад сделал начальник кафедры оперативного искусства Военной академии М. Е. Варфоломеев, который дал высокую оценку книге. После ряда выступлений (в этом же духе) слово взял Буденный, который под веселый шум зала обвинил автора книги «в принижении роли конницы». Действительно, Триандафиллов считал, что роль конницы будет в войне сведена к минимуму. Эту позицию поддержал Тухачевский; он не остановился на пессимистических оценках маневренных возможностей в новой войне, а искал в технике способы преодоления оборонной мощи новых армий. Буденный из президиума бросил реплику, что Тухачевский будет «гробить всю Красную армию», а тот вежливо (под смех зала) ответил: «Ведь вам, Семен Михайлович, не все и объяснить можно!» Тогда встал Т. (Иссерсон не назвал фамилию, ссылаясь только на то, что после реабилитации Т. постоянно выступал с воспоминаниями о Тухачевском) и произнес речь в защиту конницы, которую закончил, воздев руки к небесам, возгласом: «Вас за 1920 год вешать надо!»[500] В зале наступила тишина, Гамарник объявил перерыв, после которого собрание было закрыто.