Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

смерти, витала теперь вне пределов этого мира, она нервно оттолкнула жреца и закрыла лицо руками.

— Сходи с костра, княжна, ты свободна! — сказал ей жрец. — Твой дядя Витовт простил тебя.

— Иди, иди сюда, моя Скирмунда! — слышался голос Витовта, — иди сюда, моя несчастливица, иди скорей в мои объятия! На тебе нет никакой вины. Ты чиста перед людьми и Богом!

Но Скирмунда будто не слышала этих слов. Она подбежала к самому краю костра, глаза её пылали, голос звучал дикой энергией. Гибель ребёнка, собственный, только что вынесенный позор, переполнили чашу горя.

— Нет, дядя, нет, мой отец прав. Поруганная немцем, мать его ребёнка, я должна была умереть. Опозоренная, поруганная, я не могу больше быть честной женой честного славянского князя. Для меня есть только один исход, одно очищение — огонь! Огонь!

С этими словами и прежде чем кто-либо мог опомниться и воспротивиться ей, она выхватила пылающий факел из рук одного криве, и бросив его с размаху в кучу соломы, окружавшей малый костёр, смело взбежала на него и мгновенно скрылась в облаках белого дыма.

Огненные языки, как змеи, с треском и шипеньем поползли по всем сторонам костра. Крики ярости, боли и отчаяния понеслись диким хором из уст прикованных пленных.

Скирмунда в огне

Князь Вингала, поражённый в самое сердце этой последней сценой, бросился было к костру, чтобы погибнуть рядом с дочерью, но его не допустили.

Витовт и князь Давид стояли в глубоком отчаянье, бессильные, потрясённые до глубины души. Князь Давид не выдержал и разразился страшными, безумными рыданиями. Плакал и Витовт. Он твёрдо решил в самом близком будущем уничтожить на своей родине эту страшную религию крови и огня, жертвой которой пала теперь несчастная княжна.

А между тем, охваченный со всех сторон огненными языками, костёр начинал разгораться всё больше и больше. Дым чёрными клубами взвивался теперь к небесам и окутывал всю окрестность густым, непроглядным туманом.

Дикие крики прикованных к костру немцев перешли в душераздирающий визг и вой… Затем понемногу всё стихло. Только треск пылающих деревьев да вой пламени неслись от этого огненного моря.

Всё было кончено. Погибла невинная жертва, погибли и её мучители, погиб неприступный замок, гнездо развратных рыцарей-монахов.

Два дня пылал этот чудовищный костёр и два дня сторожили это пламя жмудины, словно кто-либо мог отнять у них их жертвы.

Мрачен и печален возвратился Витовт к своему стану. Отлучка его была недолгой, но в это время Ягайло успел со своими войсками не только настигнуть, но и опередить литовцев. Когда литовцы подошли с восточной стороны к Мариенбургу, с западной, на расстоянии пяти полетов стрелы от стен, уже виднелись палатки и шатры передовых польских войск. Осада была начата. Долга и томительна была эта осада. Комтур Генрих Плауен успел вооружить граждан, выжечь форштадты и засесть в крепости, так что выбить его оттуда не представлялось возможности. Приходилось морить гарнизон голодом.

Между тем, тихо тлевшаяся вражда между польскими панами и Витовтом всё разгоралась и разгоралась. Хотя союзники действовали сообща, но польские паны всё забирали на имя короны польской. Сдавшиеся города присягали ей же, скарб забирался в польские руки.

Витовт негодовал и неоднократно выговаривал об этом Ягайле. Ягайло, в свою очередь, чрезвычайно уклончивый и хитрый, валил всё на панов Рады и клялся Витовту, что он ни в чём не виноват.

Наступала осень. Отвратительная дождливая погода делала дороги непроезжими, войска начали терпеть недостаток в продовольствии, и в нём польские паны обделяли литовцев. Витовт не выдержал. Он снял осаду и, несмотря на все просьбы своего брата Ягайлы, быстро ушёл восвояси.

В этом поступке видна его глубокая политическая мудрость. Сокрушив неодолимую мощь крыжаков, отбросив их на несколько десятков и даже сотен миль от своих границ, он боялся теперь, что, окончательно их уничтожив, он усилит до крайности Польшу и сам создаст себе нового, ещё сильнейшего врага.

Обессиленного ордена ему теперь нечего было бояться. Рыцари, готовые на мир и дружбу, клялись быть его верными слугами, а в Ягайле и польских панах он изверился и боялся продолжать с ними союз, выгодный только полякам.

Не имея возможности один продолжать войну, Ягайло тоже отступил от Мариенбурга, и рыцарство ещё раз было спасено, но ненадолго. Через 60 лет оно окончило своё позорное существование, но не на поле битвы, не в борьбе с врагами, а за полным разложением своих мрачных сил!

* * *

Роман мой кончен; остаётся сказать ещё несколько слов о судьбе остальных героев.

Как Витовт обещал Тугану-мирзе, так и было исполнено. По просьбе великого князя, Папа, сидевший тогда в Авиньоне, в виду исключительного положения Литвы и Руси дозволил своим священникам венчать смешанные браки католичек с мусульманами и обратно, не принуждая последних креститься. Таким образом, последняя преграда была счастливо обойдена, и храбрый татарский удалец сделался мужем красавицы Розалии Барановской. В приданое за ней он получил громадные поместья в Малой Польше и право именоваться, с нисходящим потомством, Туган-Барановскими.

Не так удачно кончилась война для другого героя моего романа, пана Иосифа Седлецкого. Эпизод со сломанным мечом во время «поля» заинтриговал многих. У него было много врагов на Литве, много и соперников на руку Зоси Бельской. Хотя оба брата невесты не отказали ему в чести быть его поручителями, но необычный исход поединка смутил их. Они дали слово расследовать истину ввиду того, что молодой шляхтич метил на руку их сестры: обломки мечей были подобраны и переданы на суд, разумеется, тайный, опытных ковалей. Те прямо объявили, что меч был перекалён в одном месте гораздо позже его выковки.

С глазу на глаз объявили об этом братья Седлецкому и просили объяснения. Волнение выдало его! Хотя он и клялся затем всеми реликвиями, что бился вполне честно, но убеждение братьев в его виновности было уже составлено, и они смело предложили ему оставить и забыть их дом под страхом поединка с каждым из них.