Повелитель света - Морис Ренар

да старенькую трость. То были единственные предметы при новорожденном, которого в одно прекрасное утро 1872 года обнаружили кричащим в укромном уголке галереи Валуа дворца Пале-Рояль. Отсюда и фамилия «Валуа», которую Бертран носил вслед за отцом, обязанным этим исключительно звучному названию того места, где его оставили, и необъяснимой прихоти органов призрения. Так как, в конце концов, «Валуа» – фамилия историческая и, возможно, был некий риск в том, чтобы назвать так неизвестного мальчугана, способного впоследствии опорочить память о Людовике XII, Франциске I и Генрихе III, потомком которых, впрочем, он являлся едва ли.

И действительно, перстень – этот золотой перстень, покрытый черной эмалью с небольшим бриллиантом, этот перстень, который Коломба пожелала надеть в день помолвки, – указывал на происхождение отнюдь не королевское, разве что буржуазное. А трость – длинная трость с серебряным набалдашником, украшенным скромными гирляндами, – в этом плане вполне соответствовала перстню. Выполненные в стиле Людовика XVI, обе эти вещицы являлись, пусть и аллегорически, единственными «предками» Бертрана Валуа – и мы вынуждены отметить данное обстоятельство, чтобы читателю была понятна та манера, в которой Шарль Кристиани общался с молодым литератором. Он нашел Бертрана в кабинете его небольшой квартиры, где тот работал над комедией. Убранство комнаты радовало глаз и свидетельствовало о любви к комфорту. Из широкого окна открывался чудесный вид на Сену и Лувр. Что до самого Бертрана, то, уже тщательно выбритый, с медного цвета волосами, буквально прилипшими к черепу правильной формы, он был в выгодно подчеркивающем его тонкую талию элегантном домашнем халате, который мог бы вызвать зависть у любого киношного донжуана.

Заметив вошедшего Шарля, он живо направился к нему с распростертыми объятиями. И посетитель тотчас же почувствовал себя лучше, едва только увидел это радушное лицо, на котором выделялся нос гениального комика, нос, полный лукавства, с широкими крыльями, действительно заслуживающими это имя – «крылья», известный нос, задрав который покойный господин де Шуазёль[81] угадывал, куда дует ветер в Версале, нос знаменитых актеров, никогда не ошибающийся относительно театрального призвания. Вероятно, чуть крупноватый. Быть может, даже слишком вздернутый. Но в конечном счете замечательный – занятный, благородный, артистичный и задорный, из тех, которые обычно помещаются между двумя ясными глазами.

– Надо же! Уже вернулся? – воскликнул Бертран. – Я полагал… Но откуда ты вылез? Спал в ночлежке?

– В поезде.

– Что-то случилось? – спросил писатель, приподнимая брови.

– Случилось то, что ты не понимаешь своего счастья.

– Которого счастья-то? У меня его – вагон и маленькая тележка.

– Счастья, что у тебя нет предков, – произнес Шарль.

– Неожиданно!

– Подумать только, дружище, ты, такой смышленый, человек блестящего ума, – и жалеешь о том, что у тебя нет предков!

– Признаюсь честно: есть у меня такой непростительный недостаток.

– Да-да, я знаю. Я видел тебя грустным всего однажды: мы говорили о прошлом, о предках… Так вот сегодня, старина, я бы многое отдал за то, чтобы не иметь их вовсе!

– По крайней мере – известных, – заметил Бертран, – так как со времен Адама еще на найден способ обходиться без них в природе. Однако чем они тебе так не угодили, твои предки?

– Я говорю о Сезаре и последующих поколениях.

– Иначе говоря?..

– «Ромео и Джульетта». Капулетти и Монтекки. Догадываешься?

– Еще бы! Ты, Ромео, повстречал Джульетту, и фамилия этой Джульетты – Ортофьери.

– Именно. Джульетту зовут Маргарита Ортофьери. Она – дочь банкира и прапраправнучка человека, убившего Сезара Кристиани.

– Ох уж эти корсиканские страсти! Вечно они все осложняют, – заметил Бертран. – Прости, что помянул корсиканцев, я не специально. Что будешь делать?

– Забуду. Выброшу все из головы.

– Стало быть, ты ей не нравишься?

– Да нет же! Очень даже нравлюсь; я в этом даже не сомневаюсь!

– Тогда – к черту эти распри мертвецов!

Шарль удивленно посмотрел на него:

– И это мне говоришь ты, Бертран? Подумай сам. Поставь себя на мое место. Я не раз от тебя слышал: в глубине души ты уверен, что являешься отпрыском старинного и знатного рода…

– О! – улыбнулся Бертран. – Да я просто шутил! Иногда, знаешь ли, чувствуешь всякую разную ерунду, что крутится во мраке твоего мозга: сожаления, склонности, желания, устремления, всевозможные предчувствия, обманчивая уверенность… Вот ты и принимаешь все это за чистую монету, я хочу сказать: за голос крови; одним словом, атавизм! Но…

– Скажи честно…

– Ну хорошо: да, такое случалось! Мне так нравилось представлять, что я являюсь потомком каких-нибудь выдающихся людей, что в итоге я действительно уверовал в то, что так оно и есть и что однажды, как в мелодрамах, где-нибудь, в какой-нибудь шкатулке, обнаружатся документы, благодаря которым меня признают герцогом таким-то или маркизом сяким-то!

Он расхохотался.

– Вот ты смеешься, – сказал Шарль, покачивая головой, – но послушай: представь себе на минутку – ты, такой верный и преданный, человек чести, хотя и изображаешь из себя простого и доброго малого, ты, наконец, никогда не заискивавший перед знатью, – представь себе, повторюсь, что в твоем роду действительно десятки поколений, помешанных на чести и традициях, исполненных глупых, но гордых предубеждений! Представь себе, что ты держишь знамя и меч твоего рода!

– Черт! – признал Бертран. – А ведь правда…

– Сам ведь понимаешь, что я не могу предать моих родных…

– О, едва ли Коломба затаит за это на тебя злобу!

– А моя мать?

– А вот твоя матушка может!

– К тому же мадемуазель Ортофьери придерживается точно таких же на этот счет взглядов, что и я сам.

– Тогда я действительно не вижу выхода…

– Я пришел к тебе не для того, чтобы ты помог мне его найти, но для того, чтобы ты помог мне все это забыть.

– Жалко, что ни один Кристиани не решился отомстить за старика Сезара. Случись такая вендетта, пролейся кровь лет сто назад, вы были бы уже квиты…

– Наши семейства давно уже живут в мире, где споры не решаются при помощи кинжалов или мушкетов. И потом, так даже лучше: мы бы никогда не покончили с вендеттами; всякая месть порождает ответную.

– Однако же кровь Сезара взывает об отмщении! – с пафосом проговорил Бертран.

– Что не мешает Ортофьери сердиться на нас, словно, черт возьми, это их Фабиус пал от рук своей жертвы!

– Да уж, вы не самые уживчивые люди! Подумать только: мои дети будут наполовину корсиканцами! Какие защитники у меня вырастут!..

– Как знать? – заметил Шарль. – Возможно, ты еще более корсиканец, чем я!

– С таким-то носом? Как у… Шуазёля?

– А что – вполне аристократический нос! – сказал его друг с теплой улыбкой.

– Я уже десятки раз слышал, что моя трость, вероятно, происходит из какой-нибудь парижской лавки. Впрочем, это никоим образом не указывает на то, из каких краев