Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Смягченные неменяющимся спокойствием сада, мои опасения за него были вытеснены более срочными делами. Литературному агенту не удавалось найти издателя для моего справочника по покупке французской недвижимости At Home in France. После его нескольких неудач я решила, что могу попробовать издать книгу сама, после чего агент выслал мне копию договора, отметив, что я связана обязательствами по нему на долгих четыре года – если, конечно, я не подпишу новый договор, дающий ему пожизненное право издавать любую биографию Стивена, которую я когда-либо напишу. Я сердилась и на себя за свою наивность, и на этого сомнительного агента, который так нагло воспользовался моей неопытностью и подавленностью. Его хитрость воодушевила меня на намерение самостоятельно и любой ценой издать мою французскую книгу, лишив его пожизненного права на комиссию с любой книги, которую я могу написать.

Пока не начался бракоразводный процесс, Тим был в безопасности и не становился предметом ожесточенных споров касательно попечительства.

Примерно в это же время управление по налогам и сборам переключило свое внимание на прибыль от «Краткой истории времени». В результате высокого уровня безработицы, вызванного государственной политикой партии консерваторов, у Министерства финансов кончились средства, и оно велело управлению увеличить доход от расследований бракоразводных процессов, особенно тщательно исследуя ситуации, в которых развод мог вызвать финансовую путаницу. Несмотря на то что я больше не занималась книгой Стивена, налоговый инспектор обрушил всю свою профессиональную агрессию на мою утомленную голову. Он беспокоил меня письмами и телефонными звонками, позвонив даже в Рождество, когда мои руки были заняты замешиванием теста, а ум – рождественскими гимнами, пудингами и подарками.

Эти и другие дела отвлекали меня от проблем с деревьями и садом на Вест-роуд, 5. Я совсем не думала о них вплоть до одного понедельника в июле 1993 года: странным образом эти мысли постепенно превратились в непреодолимое желание пойти в сад. Мой разум подавлял это загадочное чувство, так как в тот понедельник я была слишком занята подготовкой к летним каникулам и другими делами. Только в конце недели я нашла время заглянуть на Вест-роуд по дороге домой из последнего перед каникулами похода по магазинам. Когда я завернула за угол, передо мной предстало ужасающее зрелище. Там, где я ожидала увидеть хорошо знакомую, любимую гавань из цветов и зелени, я увидела массовое бессмысленное разрушение. Дальний конец сада был разграблен, уничтожен. Там, где раньше были деревья и кустарники, розы и маки, птицы, ежики и белочки, теперь я видела лишь огромную черную дыру в земле, грязный кратер, где лежала мать-земля, обнаженная, опустошенная и незащищенная. Быстрый подсчет в уме выдал цифры: не менее сорока деревьев было срублено, уничтожены самые потрясающие из них – в том числе красный кедр, под чьими тенистыми ветвями Бамбошка, маленький кролик Тима, завел себе кладовую. Пока я стояла, пригвожденная к месту, шокированная сценой разрушения и отказывающаяся верить своим глазам, я вспомнила про тот странный зов, который почувствовала в начале этой недели. Могли ли деревья действительно звать меня на помощь? Что же стало с моими попытками защитить их природоохранными распоряжениями?

Я отправила запрос в муниципалитет, однако там не смогли найти записей моих ранних запросов о создании природоохранных распоряжений для деревьев. Когда комитету по планированию были представлены планы постройки нового здания, там лишь несколько раз мимоходом упоминалось о паре небольших кустиков и молодых деревцах, поэтому комитет дал добро без дальнейших вопросов. Защита деревьев, якобы обеспеченная их нахождением в природоохранной зоне, ничего не значила. Однако трагедия носила поэтический отпечаток закономерности. Участь деревьев и сада отражала участь, постигшую нас. Трудно было бы придумать более емкую и горькую метафору конца нашей семейной жизни, чем эта черная дыра в земле.

Заключение

Февраль 2007 года

Я начинаю писать это новое заключение в ожидании девяти с половиной часов полета в Сиэтл. Совсем скоро аэропорт Хитроу растает внизу, уступая место лоскутному одеялу английских зеленых полей, пока мы взмываем к облакам. Это путешествие я проделывала много раз после 1967 года, и сейчас появление второго внука на другом конце планеты служило отличным лекарством от боязни перелетов. Пока мы следуем над заснеженными шотландскими горами, держа курс на северозапад к Исландии и Гренландии, я путешествую во времени, вспоминая тот полет, когда Роберт был еще совсем маленьким, а у Стивена, его отца, начали проявляться первые признаки мотонейронной болезни, и я в очередной раз поражаюсь стечению обстоятельств, благодаря которому Роберт стал жить в Сиэтле со своей женой Катриной, талантливым скульптором, и их маленьким сыном. Меня также поражает и то, что Стивен, которому, по прогнозам врачей, в 1963 году оставалось жить примерно два года, сейчас, сорок четыре года спустя, не просто все еще жив, но недавно получил самую престижную медаль Королевского общества – медаль Копли[198].

В 1995 году, когда я была в гостях у Роберта, полугодом раньше начавшего работать в «Майкрософт», я ощутила поэзию Сиэтла, на котором замкнулся круг почти всех лет нашего брака. Теперь, когда мы готовимся отметить в этом городе первый день рождения нашего маленького внука, которого назвали Джорджем в честь моего отца, я ощущаю поэзию совпадения еще сильнее. Я лечу не одна: со мной Роберт, возвращающийся в Сиэтл со вчерашних похорон моей матери. Она очень мирно и тихо умерла во сне всего неделю назад из-за внезапной болезни. В это время я была на репетиции и почувствовала, как мама уходит, легкой дрожью, взмахом крыльев ангела. По моему возвращению домой меня ждало сообщение из больницы, но мне оно было не нужно, ведь я уже знала, что произошло.

Тогда в Сиэтле в 1995 году, вскоре после окончательного оформления развода и год спустя после публикации At Home in France, я всерьез задумалась о написании длинных мемуаров о моей жизни со Стивеном. Поэтому я очень удивилась, обнаружив по возвращении в Кембридж сообщение от издателя, предлагавшего мне сделать именно это. В том сентябре слова изливались на бумагу быстро и вдохновенно, как будто я хотела поскорее освободиться от прошлого, в котором были и головокружительные пики достижений, и глубины разочарования и безысходности. Мне приходилось проживать это прошлое снова и снова и четко определить конец длинной эпохи перед тем, как приступить к новому будущему и отдать должное издательской группе, которая позволила мне спонтанно рассказать мою историю. Первое издание представляло собой спонтанное и очищающее бурное проявление оптимизма, эйфории, угнетенности и горя.