7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле - Анатоль Франс

Как-то раз после ужина, прогуливаясь со своими приятелями в Орлеане у городских ворот, Пантагрюэль повстречал студента, шедшего по парижской дороге, и, поздоровавшись с ним, спросил:

— Откуда это ты, братец, в такой час?

Студент же ему на это ответил:

— Из альмаматеринской, достославной и достохвальной академии города, нарицаемого Лютецией[535].

На следующий вопрос Пантагрюэля студент ответил так:

— Мы трансфретируем Секвану поутру и ввечеру, деамбулируем по урбаническим перекресткусам.

Продолжая латинизировать, он так поясняет, из какой французской провинции он родом:

— Отцы и праотцы мои из регионов Лимузинских.

— Понимаю, — сказал Пантагрюэль, — ты всего-навсего лимузинец, а туда же, суешься перенимать у парижан.

С этими словами добрый великан схватил его за горло и чуть не задушил.

Эпизод с лимузинским студентом — эпизод знаменитый. Канцлер Пакье упоминает о нем в своей книге «Исследования о Франции»:

«Мы должны прибегать к помощи греческого и латинского языка, но не для того чтобы без всякого смысла сдирать с них кожу, как это делал во дни нашей юности Элизен, которого наш славный Рабле так остроумно высмеял в лице лимузинского студента».

Очень может быть, что Рабле, как утверждает Пакье, высмеял некоего Элизена; возможно, что он попал в цель, но большого труда это ему не стоило. Речь лимузинского студента можно найти в книге, которую издатель Жофруа Тори напечатал по крайней мере за четыре года до выхода в свет второй книги «Пантагрюэля». Среди студентов Парижского университета такие шутки, вне всякого сомнения, были очень распространены. Но мы уже знаем: Рабле, как и Мольер, черпал отовсюду. Великие сочинители в то же время великие похитители. По-видимому, без кражи в большого писателя не вырастешь. К сказанному необходимо добавить, что, взяв у Жофруа Тори эти лациальные вербоцинации, Рабле сам себя отхлестал, ибо в иных случаях он латинизирует не менее чудовищно, чем юный лимузинец. И у студента было еще то оправдание, что он — лимузинец: он знал только местный говор и школьную латынь. Мог ли он хорошо говорить по-французски?

Как-то раз, в Орлеане, местные жители обратились к Пантагрюэлю с просьбой поднять на колокольню громадный колокол, который они никак не могли сдвинуть. Юный великан шутя пронес его по улицам, позванивая как в колокольчик. Горожане, очарованные любезностью юного принца, улыбались ему. Но как же вытянулись у них лица на другой день, когда они обнаружили, что от этого звона прокисло все их вино! А ведь в те времена местное вино считалось божественным напитком. Здесь кстати будет вспомнить ненависть Рабле к колоколам. Он не мог простить им, что от них зависел распорядок его жизни в Фонтене и что они мешали ему читать греческих авторов. Можно сказать с уверенностью, что его антипатию разделяли тогда многие духовные лица. Философы XVIII века тоже без особого удовольствия слушали сердитое гуденье соборных колоколов. Андре Шенье, атеист по своим убеждениям, высказал в прекрасных стихах пожелание, чтобы над его гробом не раздавался заунывный звон колокольной меди. Его мольба была услышана[536]. Если не ошибаюсь, поэзию воздушных голосов колоколен и звонниц впервые открыли романтики. Шатобриан прославил поэзию колоколов. Его любовь к ним значительно уменьшилась бы, если б они его, как Рабле, будили по ночам.

Пантагрюэль, прибыв в Париж, не замедлил посетить библиотеку монастыря св. Виктора. Там он увидел книги, которым наш автор дает вымышленные, смешные названия. Было потрачено немало труда на то, чтобы найти за ними подлинные произведения, но это не всегда удавалось. По-видимому, Рабле метил главным образом в схоластов. Он был гуманистом; гуманизму же следовало убить схоластику, чтобы не быть убитым ею. Воздержимся, однако, приписывать Рабле те или иные добрые намерения, которых у него, возможно, не было вовсе. Он сам заранее посмеялся над своими комментаторами, которые захотят выставить его чересчур большим умником. Впрочем, он же говорил, что для того, чтобы добраться до костного мозга, нужно сперва разгрызть кость. Сколько поводов для сомнений! Начнешь их все разбирать — никогда не кончишь, а времени у нас мало. Некий голос взывает к нам, как в поэме Данте: «Взгляни — и мимо!»[537]

В Париже Пантагрюэль получил от своего отца Гаргантюа прекрасное письмо, которое дает возможность судить об успехах просвещения во Франции при Франциске I и живо представить себе отцов и детей, какими они были в то бурное время, когда возрождался человеческий разум:

«…Хотя блаженной памяти мой покойный отец Грангузье приложил все старания, чтобы я усовершенствовался во всех государственных науках, и хотя мое прилежание и успехи не только не обманули, а, пожалуй, даже и превзошли его ожидания, все же, как ты сам отлично понимаешь, время тогда было не такое благоприятное для процветания наук, как ныне, и не мог я похвастать таким обилием мудрых наставников, как ты. То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное влияние готов, истреблявших всю изящную словесность. Однако, по милости божией, с наук на моих глазах сняли запрет, они окружены почетом, и произошли столь благодетельные перемены, что теперь я едва ли годился бы в младший класс, тогда как в зрелом возрасте я не без основания считался ученейшим из людей своего времени…

Ныне науки восстановлены, возрождены языки: греческий, не зная которого человек не имеет права считать себя ученым, еврейский, халдейский, латинский. Ныне в ходу изящное и исправное тиснение, изобретенное в мое время по внушению бога, тогда как пушки были выдуманы по наущению дьявола. Всюду мы видим ученых людей, образованнейших наставников, обширнейшие книгохранилища, так что, на мой взгляд, даже во времена Платона, Цицерона и Папиниана было труднее учиться, нежели теперь, и скоро для тех, кто не понаторел в Минервиной школе мудрости, все дороги будут закрыты. Ныне разбойники, палачи, проходимцы и конюхи более образованны, нежели в мое время доктора наук и проповедники.

Да что говорить! Женщины и девушки — и те стремятся к знанию, этому источнику славы, этой манне небесной…

Вот почему, сын мой, я заклинаю тебя употребить свою молодость на усовершенствование в науках и добродетелях. Ты — в Париже, с тобою наставник твой Эпистемон; Эпистемон просветит тебя при помощи устных и живых поучений, Париж послужит тебе достойным примером. Моя цель и желание, чтобы ты превосходно знал языки: во-первых, греческий, как то заповедал Квинтилиан[538], во-вторых, латинский, затем еврейский, ради Священного писания, и, наконец, халдейский и арабский, и чтобы в греческих своих сочинениях ты подражал слогу Платона, а в латинских — слогу Цицерона. Ни одно историческое событие да не изгладится из твоей памяти, — тут тебе пригодится любая космография. К свободным наукам, как-то: геометрии, арифметике и музыке, я привил тебе некоторую склонность, когда ты был еще маленький, когда тебе было лет пять-шесть, — развивай ее в себе, а также изучи все законы астрономии; астрологические же гадания и искусство Луллия (Раймонда Люлля) пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман.

Затверди на память прекрасные тексты гражданского права и изложи мне их с толкованиями.

Что касается явлений природы, то я хочу, чтобы ты выказал к ним должную любознательность; чтобы ты мог перечислить, в каких морях, реках и источниках какие водятся рыбы; чтобы все птицы небесные, чтобы все деревья, кусты и кустики, какие можно встретить в лесах, все травы, растущие на земле, все металлы, сокрытые в ее недрах, и все драгоценные камни Востока и Юга были тебе известны.

Затем внимательно перечти книги греческих, арабских и латинских медиков, не пренебрегая и талмудистами и кабалистами и с помощью постоянно производимых анатомий (вскрытий) приобрети совершенное познание мира, именуемого микрокосмом, то есть человека. Несколько часов в день отводи для чтения Священного писания: сперва прочти на греческом языке Новый завет и Послания апостолов, потом, на еврейском, Ветхий. Словом, тебя ожидает бездна премудрости. Впоследствии же, когда ты станешь зрелым мужем, тебе придется прервать свои спокойные и мирные занятия и научиться ездить верхом и владеть оружием, дабы защищать мой дом и оказывать всемерную помощь нашим друзьям, в случае если на них нападут злодеи. Я хочу, чтобы ты в ближайшее время испытал себя, насколько ты преуспел в науках, а для этого лучший способ — публичные диспуты со всеми и по всем вопросам, а также беседы с учеными людьми, которых в Париже больше, чем где бы то ни было.

Но, как сказал премудрый Соломон, мудрость в порочную душу не входит, и знание, если не иметь совести, способно лишь погубить душу, а потому ты должен почитать, любить и бояться бога, устремлять к нему все свои помыслы и надежды и, памятуя о том, что вера без добрых дел мертва, прилепиться к нему и жить так, чтобы грех никогда не разъединял тебя с ним.