12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

— Не знаю, но со времени твоей женитьбы с ней нельзя говорить о тебе. Мне, право, кажется, что она тебя ревнует.

— Да что ты!

— Уверяю тебя, милый. Она больше не называет тебя Милым другом, а зовет «господин Форестье».

Дю Руа покраснел, потом придвинулся ближе к молодой женщине.

— Дай твои губы.

Она протянула их. Они поцеловались.

— Где мы можем встретиться? — спросил он.

— Гм… на Константинопольской улице.

— Как! Разве квартира еще не сдана?

— Нет… Я ее оставила за собой.

— Оставила за собой?

— Да, я думала, что ты вернешься ко мне.

Он почувствовал прилив горделивой радости. Эта женщина, значит, любит его, любит настоящей, постоянной и глубокой любовью.

Он прошептал:

— Я тебя обожаю.

Затем спросил:

— Как поживает твой муж?

— Отлично. Он пробыл здесь месяц и третьего дня уехал.

Дю Руа не мог удержаться от смеха:

— Как это кстати!

Она наивно ответила:

— Да, очень кстати. Впрочем, его присутствие меня никогда нес, ты ведь знаешь.

— Да, правда. Вообще это прекрасный человек.

— Ну, а ты, — спросила она, — как сложилась твоя новая жизнь?

— Ни хорошо, ни плохо. Жена моя — хороший товарищ, союзница…

— И только?

— И только… Что касается сердца…

— Я это прекрасно понимаю. Однако, она хорошенькая.

— Да, но меня она не волнует.

Он подошел к Клотильде и прошептал:

— Когда мы увидимся?

— Хотя бы… завтра… если хочешь.

— Хорошо. Завтра в два часа?

— В два часа.

Он поднялся, чтобы уходить, потом пробормотал, слегка смущенный:

— Знаешь, я намерен взять на себя квартиру на Константинопольской улице. Я так хочу. Недостает еще, чтобы ты оплачивала ее.

В порыве нежности она поцеловала его руки и прошептала:

— Делай, как хочешь, с меня довольно того, что я ее сохранила, и что мы можем теперь встречаться там.

И Дю Руа ушел, чувствуя в душе полное удовлетворение.

Проходя мимо витрины фотографа, он увидел портрет полной женщины с большими глазами, который напомнил ему г-жу Вальтер: «Ну, что ж, — подумал он, — она еще, должно быть, недурна. Как это случилось, что я ее до сих пор не замечал? Интересно, как она будет себя держать со мной в четверг».

Он продолжал шагать, потирая руки, исполненный внутренней радости, — радости, вызванной успехом во всех его планах, эгоистической радости ловкого человека, которому везет, тайной радости, порожденной польщенным тщеславием и удовлетворенной чувственностью — результатом женской благосклонности!

Когда наступил четверг, он спросил Мадлену:

— Ты не пойдешь к Ривалю, на этот турнир?

— О, нет, он меня совершенно не интересует; я поеду в Палату депутатов.

И он отправился за г-жой Вальтер в открытой коляске, так как погода была восхитительная.

Увидев се, он был поражен, — такой она ему показалась молодой и красивой. На ней было светлое, слегка декольтированное платье; из-под белых кружев корсажа просвечивала ее полная вздымающаяся грудь. Никогда еще она не казалась ему такой свежей. Он нашел, что она вполне еще может нравиться. У нее были спокойные и приличные манеры благоразумной матери. К тому же в разговоре она высказывала только общепринятые, приличные и умеренные суждения, так как все ее мысли были разумны, методичны, приведены в образцовый порядок и чужды всяких крайностей.

Ее дочь Сюзанна, вся в розовом, была похожа на только что покрытую лаком картину Ватто; старшая же сестра производила впечатление гувернантки, сопровождающей эту хорошенькую куколку.

У дома Риваля уже стояла целая вереница экипажей.

Дю Руа предложил руку г-же Вальтер, и они вошли.

Турнир этот устраивался в пользу сирот шестого парижского округа, под патронажем жен всех сенаторов и депутатов, имевших отношение к «Vie Française».

Г-жа Вальтер обещала приехать с дочерьми, но отказалась от звания патронессы, так как имя свое она давала только тем благотворительным начинаниям, которые предпринимались духовенством; она была не так уж набожна, но считала, что ее брак с евреем требует от нее особенной строгости в исполнении религиозных обязанностей, а это празднество, устраиваемое журналистом, носило скорее республиканский характер и могло показаться антиклерикальным.

Уже за три недели до этого события в газетах всевозможных направлении были помещены такие заметки:

«У нашего уважаемого собрата Жака Риваля явилась столь же интересная, как и великодушная мысль устроить в пользу сирот шестого парижского округа большой турнир в прекрасном фехтовальном зале, находящемся при его холостой квартире.

Приглашения на празднество рассылаются госпожами Лалуаг, Ремонтель, Рисолен, супругами сенаторов, и госпожами Ларош-Матье, Персероль, Фирмен, супругами известных депутатов. В антракте будет сделан сбор, и пожертвования немедленно будут переданы мэру шестого округа или его представителю».

Это была грандиозная реклама, придуманная ловким журналистом для своей выгоды.

Жак Риваль встречал гостей у входа в свою квартиру, где был устроен буфет, расходы по которому должны были быть вычтены из благотворительного сбора.

Любезным жестом он указывал на небольшую лестницу, которая вела в подвал, где он устроил фехтовальный зал и тир, прибавляя:

— Вниз, господа, пожалуйте вниз. Турнир будет происходить в подвальном помещении.

Он бросился навстречу жене своего издателя; потом, пожимая руку Дю Руа, сказал ему:

— Здравствуйте, Милый друг.

Тот удивился:

— Кто вам сказал, что…

Риваль его прервал:

— Госпожа Вальтер, здесь присутствующая, которая находит это прозвище очень милым.

Г-жа Вальтер покраснела:

— Да, признаюсь, что, если бы я была с вами больше знакома, я поступила бы, как маленькая Лорина, и тоже называла бы вас Милым другом. Это к вам очень идет.

Дю Ру а рассмеялся:

— Пожалуйста, сударыня, называйте меня так.

Она опустила глаза:

— Нет, для этого мы недостаточно знакомы.

Он прошептал:

— Вы мне позволите надеяться, что мы познакомимся ближе?

— Посмотрим, — сказала она.

Он затерялся у спуска узкой лестницы, освещенной газовым рожком; внезапный переход от дневного света к этому желтому огню производил мрачное впечатление. По этой витой лестнице подымался снизу запах подвала, — запах прелой сырости и заплесневевших, обтертых для данного случая стен, к которому примешивался запах ладана, напоминавший о церкви, а также исходивший от женщин аромат духов — вербены, ириса, фиалки.