Дневники Фаулз - Джон Фаулз

28 ноября

Холод, зимний холод, и вновь все тот же призрак бедности, личной неудачи — все то же самое. Комфортабельное отопление, деньги на одежду — пусть даже у вас есть самое необходимое, — считаются настоятельной жизненной потребностью, хоть это и не так. У меня есть только старое пальто с капюшоном, оно такое поношенное и потертое, что мне, несмотря на все произошедшие со мной изменения, стыдно его носить. Э. тоже нужно новое пальто. Сегодня отдал ей отложенные на квартиру деньги, чтобы она купила себе обувь. По соседству живет ухоженная приличная дама — всегда в веселом расположении духа, всегда счастлива — от одного ее вида тошнит. И от всего остального тоже. Отвратительная медлительность, с какой я работаю; куча исправлений; Венгрия, Египет; печаль Э. На всем иней, черный иней.

30 ноября

Джон Уилли «Мятеж». Ясный, конкретный, отрывистый, кинематографический стиль. Теперь он не кажется мне удачным. Что хорошо для кино, не подходит для романа — он должен выполнять задачи, с которыми кинематограф (даже потенциально) не может хорошо справиться. Передача умонастроений, описания, мысли, мотивы — это не для кино.

Наша ухоженная соседка пригласила нас на новую игру под названием «скрэббл». Проведение вечера за такой глупейшей игрой говорит о скудости ума — на каждый ход затрачивается три-четыре минуты, очень велик элемент случайности. Соседка потрясающе медлительна, словно воплотившаяся в человека улитка, просто невероятно.

8 декабря

Еще один журнал — «Новый ученый». По мере того как я взрослею, ностальгически всплывает в памяти прежнее желание быть ученым. Впрочем, не знаю — есть прелесть в том, чтобы знать только главные принципы, основы. Обзор с высоты птичьего полета под силу только непрофессионалу, а я по-прежнему считаю, что лучше быть беспристрастным эрудитом, чем блестящим ученым.

В статье о звуке на меня произвел впечатление поток вращающихся капель — в помосте парапетной стенки с бойницами проделывали отверстия, через которые лили масло; неожиданное для меня открытие: помост, оказывается, выступал вперед на манер балкона и шел вокруг основной стены. Вот об этом я прочитал в «Новом ученом», в разделе удивительных вещей и возможностей.

12 декабря

Встреча с Роем — я боялся худшего, но все прошло как нельзя лучше. Около часу мы говорили обиняками, сидя в отделенной перегородкой от остального помещения кабинке (словно в исповедальне, сказал он) старого, почерневшего внутри от никотина паба неподалеку от Бейкер-стрит, но потом он приступил к делу.

Развод состоялся неделю назад. Однако судья неожиданно постановил поделить судебные издержки поровну. Похоже, это больно задело Роя, поколебав его веру в справедливость правосудия. Меня поразило, что наши законы о разводе дают возможность выносить такие прогрессивные решения; Роя же возмутило, что общество не проголосовало, так сказать, обеими руками за него. Тут и открылась причина, по которой мы встретились.

Рой считал, что раз я морально виноват, то должен платить один; подумав, он прибавил не слишком убедительно, что, если я откажусь платить, он сможет задержать получение документов еще на восемнадцать месяцев, а также не будет давать денег на содержание Анны.

Казалось, что уплата судебных издержек имеет для него символическое значение. Если заплачу я — тогда он невиновен. Итак, мы вернулись к изначальной проблеме — чья вина? С этого момента я стал выступать энергичнее и, чтобы предотвратить скандал, постоянно его задабривал. Дело кончилось тем, что мы оказались в кафе, сидели и анализировали его жизнь, исходя из того, что, хотя он и гений, ему приходится жить без любви. Под конец он сказал, что не может вымогать у меня деньги, и потому пойдет вновь советоваться с юристами. Расстались мы добрыми друзьями.

Рой не утратил прежнего обаяния и интереса ко всему (пусть это будет самая жесткая критика), что касалось его самого. Мне было его жаль: ведь он совершенно непредсказуемый человек и в борьбе с внешними обстоятельствами может проявить нелепую мстительность и жестокость, хотя по натуре совсем не такой.

И все же — гора с плеч. Первым порывом было написать письмо родителям и все им рассказать, но тогда пришлось бы все рождественские праздники, и без того кошмарное время, обсуждать мои дела; от этой мысли мороз по коже. Самое грустное (это я осознал, когда письмо уже было написано), что я не имею ни малейшего представления о том, какой будет их реакция — полным пониманием или шоком, за которым последует слепая ярость. Поэтому я решил подождать — возможно, поговорю с ними на Рождество, хотя не уверен, что хватит духу. Отношения с ними для меня слишком болезненны. Я их жалею — пусть они остаются такими, как есть, — но не хочу вечно ощущать их недовольство из-за того, что не оправдал надежд Филбрук-авеню.

Самое ужасное — это отсутствие денег. Каждая неделя — победа, каждые десять фунтов, которые я нахожу, чтобы заплатить за жилье, — из области чуда. Когда нет сбережений, все время живешь на нервах. Рождество я ненавижу больше всего за то, что в эти дни денег нужно больше обычного, а у нас их всегда почему-то еще меньше.

Ненавистное время лицемерия.

Диккенс — до ужаса огромные вводные предложения. Это самый большой его недостаток. Словно сосешь из бутылочки — постоянно останавливаешься и снова начинаешь сосать.

Нереальность его мира (в «Барнеби Радж») — скучная, традиционная красота, веселость, добропорядочность персонажей. Они существуют только в его воображении — не в жизни. Интересно было бы проследить истоки такой характеризации. Откуда берется этот слишком артистичный, слишком реальный, слишком выразительный, слишком яркий, слишком трагический и слишком комичный мир Диккенса?

А какое великолепие! Перечитывать его — все равно что есть сочного жареного гуся.

20 декабря

Э. и Р. словно персонажи Скотта Фицджеральда. Р. позвонил мне и сообщил, что решил повидаться с Э. и пригласить ее на обед. Все исключительно вежливы друг с другом; Р. пожелал мне счастливого Рождества. Однако кончилось все тем, что Э. позвонила в восемь утра на следующее утро в крайнем смущении: она провела ночь с Р. в его квартире. Сказала, что бродит по Лейсес-тер-сквер. Слезы рекой. Похоже, он ее напоил на голодный желудок и они отправились бродить по привычным для них местам, но под утро дела приняли дурной оборот — он даже пытался ее соблазнить. В конце концов они забылись сном на диване. Проснувшись на рассвете, она ушла.

Я почти не спал. Мне приходило в голову, что Р. пригласит ее в свою новую квартиру на Чейн-уок и попытается наставить рога тому, кто сделал его рогоносцем, но понимал, что это (даже не потому, что у Э. «критические дни») ему не удастся. Я боялся другого — боялся, что ее убили. А остальное уже не приводит меня в ярость. Р. — дитя, а Э., сохранившая прежние привычки менады, подчас не может уклониться от очередной вакханалии. Сейчас она страдает от чувства вины и отвращения к себе (фатализм в духе Золя — Р. утверждает, что ее отец «низкий, упрямый и глупый», а она вся в него) и повторяет, что случившееся хороший урок для нее. Но Э. абсолютно не умеет учиться на собственных ошибках — у ее памяти нет моральных основ. Все вечера с Р. заканчиваются одинаково — отвращением и пониманием глупости такой гуманности, однако потом все забывается.