Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

Столь высокую цену ПБ пришлось заплатить за слишком активное участие в Англо-русском комитете. Да еще и сделать то, что следовало предпринять сразу же за февральской нотой Чемберлена. «Совершенно выделить, — гласило решение ПБ от 28 мая, — из состава постпредств и торгпредств представительства ИНО (иностранный отдел — Ю. Ж.) ОГПУ, Разведупра (разведывательное управление наркомвоенмора — Ю. Ж.), Коминтерна, Профинтерна, МОПРа (Международной организации помощи борцам революции — Ю. Ж.)… Привести в порядок финансовые операции Госбанка по обслуживанию революционного движения в других странах с точки зрения максимальной конспирации».

А 7 июля ПБ приняло еще одно, схожее по смыслу, решение. Потребовало: «Всякие связи Коминтерна с другими полпредствами безусловно в течение июля закрываются и впредь не производятся»547.

Тем временем в партии ширилась поддержка оппозиции — в ЦК начали поступать телеграммы и письма с просьбой присоединить и их подписи под заявлением 84-х. От полпредов — X. Г. Раковского во Франции, Н. Н. Крестинского в Германии, В. А. Антонова-Овсеенко в Чехословакии. От заместителя председателя Главконцесскома Е. А. Преображенского, представителя Внешторгбанка в Париже В. В. Косиора. От бывших крупных военных деятелей: ректора Сельскохозяйственной академии Н. И. Мурашова, еще недавно командовавшего поочередно Московским, Северо-Кавказским военными округами; председателя правления треста «Госшвеймашина» С. В. Мрачковского, в недавнем прошлом командующего Приволжским, Западно-Сибирским, Приуральским военными округами; командира 2-го стрелкового корпуса В. К. Путны. От первого заместителя прокурора Верховного суда СССР С. Н. Кавтарадзе. От знаменитого Фрица Платтена, организовавшего возвращение Ленина и многих других революционеров в Россию через Германию…

Складывавшееся весьма неприятное для ПБ положение в ВКП(б) вынудило ЦКК заняться поиском материалов, необходимых для обвинения Зиновьева, Каменева, Троцкого в таких нарушениях партдисциплины, которые смогли бы послужить достаточно веским основанием для вывода их из ЦК. Такую работу поручили временной комиссии, образованной 11 июня, включившей: членов партколлегии ЦКК Н. М. Янсона, М. Ф. Шкирятова и Н. И. Ильина. Однако им при всем желании так и не удалось установить что-либо предосудительное помимо уже достаточно хорошо известного. К тому же весьма спорного при беспристрастном рассмотрении.

Во-первых, попытку навязать партии дискуссию. Во-вторых, пресловутое выступление Зиновьева в Доме союзов 9 мая. В-третьих, участие в проводах 9 июня на Ярославском вокзале И. Т. Смилги. Только что снятого с должности сначала заместителя председателя Госплана СССР, а затем — ректора Института народного хозяйства им. Плеханова. Направленного в Хабаровск, председателем правления Дальневосточного банка. Эти-то проводы, достаточно многочисленные, члены комиссии и решили рассматривать как нелегальную антипартийную демонстрацию.

Несмотря на просьбу отложить на несколько дней приход в ЦКК для дачи показаний — чтобы «собрать ряд документов», необходимых для защиты, Зиновьев, Каменев, Троцкий вынуждены были исполнить требование и дважды — 13 и 14 июня — являться для ответов на вопросы партийных следователей. Результаты того были обобщены в протоколе, утвержденном президиумом ЦКК 24 июня. Но то, что обвинительное заключение уже предуготовано, стало тут же понятным. Еще накануне ПБ установило дату созыва объединенного пленума ЦК — ЦКК — 29 июля, включив в повестку дня как четвертый пункт доклад Орджоникидзе «О последних выступлениях оппозиции и нарушении партийной дисциплины тт. Троцким и Зиновьевым».

И все же Зиновьев сумел нарушить загодя определенный ход заседаний. Не для того, чтобы лишний раз напомнить о себе, а ради лишней возможности высказать самому свою идейную позицию, чего он был лишен весь 1927 год (если не считать речи 9 мая в Доме союзов да статьи «Манифест кулацкой партии», опубликованной журналом «Большевик» в № 13 от 1 июля, в которой он повторил свою резкую критику взглядов профессора Сельскохозяйственной академии и руководителя конъюнктурного института Н. Д. Кондратьева и его единомышленников, отстаивавших достоинство единоличного крестьянского хозяйства).

Вот потому-то Зиновьев и поспешил открыть прения по двум докладам о международном положении. Первому, сделанному наркомом иностранных дел Г. В. Чичериным, и другому — Бухариным. Естественно для себя сосредоточившись лишь на втором. К тому у Зиновьева имелась весьма веская причина. Новый глава Коминтерна сам дал повод (случайно ли?) для развязывания такой дискуссии. Использовал как основной объект критики статью Зиновьева «Контуры грядущей войны и наши задачи». Написанную за месяц перед тем, но так нигде и не опубликованную. Все же напечатанную только для участников пленума и, тем не менее, уже цитируемую в «Правде».

Начав выступление, Зиновьев прежде всего категорически потребовал, чтобы полемика, как отмечало заявление 84-х, велась в «строго товарищеских рамках, без обострений и преувеличений». А для того советская пресса должна перестать называть оппозиционером «агентами Чемберлена», которые «перестали бы отравлять общественные колодцы», то есть печать. Лишь затем перешел к сути. Самому важному и для оппозиции, и для большинства. К вопросу об оценке стабилизации капитализма. Прочна, постоянна ли она, или временная, непрочная. Ведь на первом настаивал Сталин, обосновывая свою доктрину возможности построения социализма в СССР.

«Вся та часть доклада, — заявил Зиновьев, — которую Бухарин посвятил вопросу о стабилизации, была окрашена в самые пессимистические цвета (иными словами, отсутствовали условия для мировой пролетарской революции — Ю. Ж. )… Я думаю, что это неправильно, и так вопрос ставить мы не должны… Проект резолюции Политбюро заговорил об экономической, политической и технической стабилизации капитализма как раз тогда, когда вся Европа входит в грозную полосу войны… Но раз Европа входит в эту полосу войны, то какая тогда, к черту, экономическая, политическая стабилизация? Новые пролетарские революции возможны без новой войны, но новые войны без новых революций невозможны».

«Война неизбежна, — продолжил Зиновьев свой, оказавшийся ошибочным, прогноз. — В резолюции… сказано, что война только вероятна и неизбежна… По-моему, надо сказать “неизбежна”», — настойчиво говорил он. И вслед за тем

высказал предположение: кто же будет воевать против СССР? Бездоказательно назвал главным противником Соединенные Штаты, а Германии отвел второстепенную роль. Мол, в начале войны она будет нейтральной, но «в подходящий момент продаст свой нейтралитет подороже, и продаст его, конечно же, не нам, а нашему врагу».

От неизбежности скорой войны Зиновьев логично перешел к оправданию — как всегда, ссылаясь на Ленина — термина «отечественная война» как непременной формулы защиты СССР. И гордо заключил, пресекая возможные попытки толкования позиции оппозиционеров как «пораженчество»: «Мы выставляем лозунг защиты социалистического отечества»548.

Во второй раз Зиновьев поднялся на трибуну пленума через семь дней — 5 августа. После доклада Орджоникидзе «О последних выступлениях оппозиции и нарушениях партийной дисциплины тт. Троцким и Зиновьевым». Председатель ЦКК не случайно на первое место поставил Троцкого. Слишком уж много отрицательных