Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другие в его положении часами «козла» забивают или сложа руки сидят. К примеру, тесть получает газету и сидит над ней два часа, пока всю не прочитает. Будто ему очень нужна критика на спектакль, который он никогда не увидит, или статья о науке, в которой он ни черта не смыслит.
Старика избаловала пенсия. Иной раз и есть работа по дому, а он норовит в лес, по грибы. И добро бы себе на зиму запасал, а то насушит и раскидывает по деткам и по внукам. А тем что ни дай — все мало.
Ну, их-то Петр Савельевич приучил. Приезжать приезжают, но сейчас даже вспомнить страшно, как они по грядкам хозяйничали. Теперь если кто нагнется за ягодкой, так сперва на четыре стороны оглянется. А к обеду на стол Петр Савельевич всегда сам выставляет полную тарелку. Если ребятишкам, так и на дорогу корзиночку насыплет. На то они и ребятишки. Это понятно. Но ведь если всерьез, то с какой это радости всю родню угощать каждую субботу? Выпить гости привозят, так водка ему не нужна. Это тестю праздник, напьется старик и тянет песню:
Эх, это что же за любовь:
Ты домой и я домой!
Нам такая нужна любовь:
Ты домой и я с тобой.
А то кричит:
— Петя, ты у нас скопидомок, упаси от тебя бог! Жадный ты!
А чем жадный? Что чужих зря кормить не любит? Вот прошлой осенью поехали жене пальто покупать. Пять магазинов обошли, пока купили. И хорошие пальто попадались, жене нравились, а Петр Савельевич отвергал. Искал подороже, посолидней, чтоб материал был видный, и мех, и все как полагается. Сто пятьдесят отдал, не охнул. Разве жадный так сделает?
Или когда из поселка ученых попросили его на одном участке пни выкорчевать. Подрядились за десять рублей. А пни оказались трухлявые, корни неглубокие, работа десяти рублей не стоила. Петр Савельевич так прямо и сказал:
— Хоть я с вами договаривался за десятку, а больше пяти не возьму.
Возвратился в тот день Петр Савельевич домой и все вспоминал серьезный разговор, который завязался у него с владельцем дачи, человеком ученым, в профессорском звании. И по всему этому разговору выходило, что правильно живет Петр Савельевич, не в чем ему себя упрекнуть, и даже людям есть чему у него поучиться.
Кое-кто это понимал.
— Гляжу я на тебя, Петр, хороший ты был бы председатель колхоза, — сказал как-то старший брат жены.
Только тесть и тут не согласился. Наперекор завопил:
— И, что ты! Такой председатель людей дешевле картошки считать будет. Он всех в землю носом навечно уткнет. В этом вся его и радость.
Ну и что? А если он сам в земле целые дни? Эх, да что там говорить! В слякотную осень, в зиму длинными вечерами сидит Петр Савельевич на даче один в четырех стенах. Куда уйдешь от кроликов? А там, глядишь, перекопаешь землю у забора, сунешь в нее лишний кустик смородины.
И радость в этом. Яблоня вся в желтых, один к одному, яблоках, смородина черная, крупная — с вишню. Зеленые пупырчатые огурцы на грядке… Все своими руками. Честно. Правильно. Остальное — блажь. Бывает, это налетает на человека. Но ни к чему.
Копал раз Петр Савельевич землю. Осень, под вечер. Тихо было, тепло еще Где-то звучал репродуктор. Музыка легко доносилась. И почудилось ему в этой музыке что-то такое знакомое, такое близкое, будто вот сейчас вспомнишь, где ты ее слышал, вот сейчас поймешь, что она тебе напоминает.
Петр Савельевич даже копать перестал. Небо зеленело, как неспелое яблоко, и на нем лежали розовые облака. И это было знакомо. Под таким небом с ним когда-то что-то случилось. То ли когда выиграли первый бой, он упал на землю и смотрел на такое небо, то ли когда после победы ехал домой и стоял у окна вагона, а над поездом летели такие розовые облака…
Петр Савельевич отшвырнул лопату, переоделся и поехал в город. Всю дорогу электричка выстукивала музыку. Он сам не знал, зачем едет домой в неположенный день. Ему хотелось, чтобы жена ни о чем не спросила его, чтоб была она веселая, нежная и стыдливая, как в молодые годы.
Ну, и все было как полагается. Жена бросила стирку, напоила, накормила. Лишний раз Петр Савельевич выкупался. Поговорили о делах, посоветовались семейно — решили телевизор присматривать.
А утром Петр Савельевич уехал на дачу. День был серенький, с неба сыпала холодная крупка, голодные кролики топали лапами в клетках.
…По-волчьи вытянув книзу голову, парень шел вперед. И не парень он был, а здоровый мужик, опухший от водки, с вялыми, нетрудовыми руками.
От безнадежности он обнаглел и говорил хрипло, сквозь зубы, и будто не Петру Савельевичу, а самому себе:
— Погоди еще Я твою пристанищу знаю. Я твоего добра не забуду…
— Ты это про что?
— Это я так. Ни про что.
Отпирая у калитки замок, Петр Савельевич не спускал с вора глаз, а на секунду обернувшись, увидел свою дачку — ладную, с цветными стеклами по верху веранды. Одной спички довольно — и уйдет дымом весь его труд.
А вор смотрел на дачу — равнодушно, но внимательно.
«Запросто спалит», — подумал Петр Савельевич.
Он толкнул вора на лесную тропинку. В конце концов кролики были его собственные, он их уберег, и черт с ним, с этим пропойцей.
— Дяденька… — снова жалобно затянул вор.
— Ну, гляди, встречу я тебя еще раз…
— Да провалиться мне… Да сдохнуть мне… Дяденька, родной…
— Пес тебе родной!
Петр Савельевич стал развязывать ремешок. Тугие узлы никак не поддавались.
— Ты режь, режь его! — захлебывался парень.
Он все дергался, мешая Петру Савельевичу. Пришлось оттянуть его снова к опушке, где было посветлее, и тут, в кустах орешника, Петр Савельевич увидел что-то ярко-белое, похожее на развешенную простыню. Странно нелепый посреди леса, стоял небольшой холодильник.
Еще не хватало!
— Где взял? — От злобы у Петра Савельевича дрожала челюсть.
— Да-а-а, теперь, конечно, теперь все на меня… А я знать ничего не знаю… Вы мне это дело не шейте…
Петр Савельевич открыл дверцу У стенки холодильника лежал
