Избранное - Нора Георгиевна Адамян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антонина Васильевна сразу разочаровалась, а маленький таксист, стоящий впереди Любы, еще сильнее задрожал в своей курточке, рассчитанной на теплую кабину такси.
Теперь бежали две тройки, и так случилось, что резвые карие, которые сначала были впереди, отстали, а круглобокие серые шли и шли, вырывались вперед, седок их почти сполз на дорогу, чтобы облегчить ход, а наездник подался вперед, и серые пришли первыми.
Люба была довольна.
— Как в воду глядела, — сказала она.
— Если б угадать!.. — растерянно улыбалась Антонина Васильевна.
— Ну и что бы?
— На них и не ставил почти никто. Вдесятеро взяли бы.
— Вот как, за здорово живешь? — удивилась Люба.
Ее защемила злая досада. Конечно, если б знать, она и трех рублей не пожалела бы. Ведь угадывала она!
Издали замаячил Витя, и Антонина Васильевна предложила Любе погреться. Огромное фойе показалось теплым, только теперь почувствовалось, как замерзли руки и ноги. Антонина Васильевна опять скрылась, правда неуверенно предложив Любе:
— Выпьем по стаканчику горячего вина?
— Какого еще вина? — изумилась Люба.
И Антонина Васильевна не стала настаивать — пропала и пропала. А народ вокруг кипел, как в хорошем универмаге, все больше мужчины, хотя и женщины попадались.
Вдоль стен стояли деревянные кресла. Люба высмотрела одно свободное и села рядом с женщиной. Женщина была совсем молоденькая, сильно беременная. Люба поняла, что она пришла проследить за мужем, чтоб он не проиграл последних денег.
— Шарашкина фабрика это, — сказала Люба. — Дураков обманывают.
Молоденькая взглянула на Любу холодными, пустыми глазами и отвела их в толпу, а потом к ней подошел парень, и они оба склонились над книжечкой, да все шепотом, шепотом. Люба только услышала: «Будимир, Будимир…» И вдруг это имя звучало то тут, то там: «Будимир, Будимир…»
Какой-то ветхий старичок сел рядом с Любой — на что он ей сдался? — и всерьез тихонько спросил:
— Вы как, на Будимира или на Фабулу?
— А я никак! — рассердилась Люба и ушла из прокуренного этого зала на чистый морозный воздух.
А про себя решила, что Будимир ни за что не выиграет, вот всем назло. И когда диктор стал выкликать лошадей, она загадала на кобылу с красивым именем Мольба, хотя не знала, какая из десяти готовых к бегу Мольба.
Антонина Васильевна прибежала таинственная и возбужденная. Пустили слух про Будимира. Но он не будет фаворитом. Большие деньги рядом ходят! Они втроем поставили на «темную» лошадку.
— Вина-то выпили? — спросила Люба.
И снова выехала машина, все затихло, и прогремел выстрел.
Вперед вырвался Будимир. Сам конь белый, литой, на наезднике камзол и шлем голубые, рукава и лента бордо. Как в кино. И почти весь круг он шел впереди, и ипподром ревел от радости, а потом с ним поравнялись серая в яблоках и рыжая лошади, бежали голова в голову, не отставая.
Люба прилегла на барьер, так, кажется, и прыгнула бы, чтоб помочь серой лошади, хотя она еще не знала, что именно это Мольба, та самая «темная» лошадка, которая в конце концов обогнала Будимира. А Антонина Васильевна поставила на какую-то Помпу, которая приплелась последней. Люба не ожидала, что так взволнуется. Ей казалось, что она всем говорила про Мольбу, а они ее не послушались… Надо же! Сколько можно было выиграть!
Уже не таясь, Антонина Васильевна стала складываться с Виктором и таксистом. Победителя следующего заезда они знали точно.
«А вдруг? — подумала Люба. — Берут же люди».
Но только всем ни к чему было знать про ее деньги. Она отвела Антонину Васильевну в сторону и дала ей три рубля. Волновало ее то, что она не могла сама разобраться, какие билеты брать, сколько на какую лошадь ставить. Впереди еще были и главные призы, и тройки, и выдающиеся фавориты.
Она кричала со всем стадионом, когда первой пришла Верная Знакомка, и выдача была большая, но Антонина Васильевна взяла в долю не только таксиста, а еще какого-то постороннего человека, и он за свои двадцать копеек отхватил полтора рубля.
— И на что вам это сдалось? — рассердилась Люба.
А Антонина Васильевна, чувствуя себя виноватой, оправдывалась:
— Надо же выручить человека. Другой раз и нас выручают…
Выигранные деньги тоже пустили на ставки. Любе никто не сказал, сколько осталось от ее трешки, как ее распределили. Она и сама не спрашивала. Как околдовали ее! Опять рублевку отдала Антонине Васильевне. Сделали ставку на Булочку, золотистую лошадку. И так она их подвела! Не успели кони взять разгон, как на весь ипподром диктор закричал:
— Булочка засбоила!
И тут Люба чуть не заплакала. Все добрые кони бежали, а Булочка вовсе сошла с круга, и уже было ни к чему смотреть, кто придет первым. И это был уже конец бегам.
Таксист Игорь Иванович совсем посинел. Люба ему сказала:
— Мало того, сколько денег потеряли, еще и заболеете, скорее всего. Вы, конечно, меня извините, я прямой человек. Я что думаю, то и говорю.
Он зло посмотрел на нее коричневыми глазами и промолчал. А что ему сказать?
Люба сразу хотела уйти, но Антонина Васильевна задержала ее. Оказывается, им еще следовало получить какой-то выигрыш.
В кассовом зале люди толпились у окошек, весь пол был усыпан разноцветными билетиками. Буфетчицы полоскали стаканы.
Выигрыш оказался пустяковый. Витя раздал по семидесяти копеек. Дал и таксисту и еще какому-то чужому человеку. Так ли, не так — ни проверить, ни понять Люба не могла, только на сердце у нее все больше накипала горькая злоба. Три тридцать, не считая дороги, пущено псу под хвост! Трудовые, не лишние для ее ребенка. Это же ужас!
А мужчин вокруг тысячи. Чем посидеть бы в выходной дома, женам по хозяйству помочь, оставили здесь деньги, утаенные от семьи. И для чего, спрашивается? Пьяницу и то больше понять можно, тот хоть в себя… А ее просто завлекли и обдурили.
Но Люба ничего не сказала Антонине Васильевне: все же та постарше и по годам и по стажу работы.
А короткий день уже синел. Народу на трамвайной остановке собралось множество. Антонина Васильевна стояла с Витей, и у нее еще что-то было на уме. Улыбаясь своей щербатой улыбкой, она сказала Любе:
— Есть предложение пойти в чебуречную. Портвейну выпьем.
— Нет уж, спасибо, меня дома ребенок ждет, — только и ответила Люба.
В автобусе ее затолкали. Так стиснули, что и билет взять не смогла. Хоть пятачок сберегла.
— Мне ведь теперь больше надеяться не на кого. — Люба повторяла это, рассказывая о том, что сама покрасила в квартире окна и двери, купила Володечке
