Избранное - Нора Георгиевна Адамян

что проснуться надо. А встать не рывком, а тихо и выйти неслышно задней дверкой через другую половину дачи, чтобы не спугнуть раньше времени того, кто вдруг, плюнув на осторожность, пробежал по дорожке к кроличьим клеткам.

Накидывая телогрейку, напряженными руками отпирая дверь, Петр Савельевич почуял, как завозились по клеткам потревоженные кролики. Крольчатник находился в отдалении, по-настоящему слышать это было невозможно, но он явственно различал топот и трепыхание зверьков, потому что в точности знал, как это все бывает. А когда его обдало промозглой сыростью октябрьской ночи и духом перепрелой листвы, то уже явственно донесся жалобный писк зверька, которого хватают за уши.

Петр Савельевич остановился за яблоней. Упустить вора хуже, чем вовсе проглядеть. Спешить надо с умом. Единственный вору путь — к калитке и через лес на станцию. В глубь участка ему податься некуда. Было бы хоть какое-нибудь ружьишко для виду! Если там двое, то с палкой не очень справишься, хотя по слуху один.

Хозяин осторожно отделился от яблони. Небо одного цвета с землей пропадало в плотном тумане. Но Петр Савельевич и слепой прошел бы по своему участку, не споткнувшись. Он переждал еще за скирдой сена, сложенного у крольчатника. Теперь в сером тумане он увидел движущуюся тень. Уже не надо было прислушиваться, и уши, точно отдыхая, перестали ловить шорохи. Зато обострилось зрение. Большой темный человек судорожными движениями отбивал клетки, нагибался, шаря в клетках, распрямлялся, подтаскивая мешок.

Трудно было стерпеть, но Петр Савельевич для верности выждал, пока вор, пригнувшись, завозился над очередным замком. Потом, напрягая до отказа мускулы рук, он ударил вора по спине лопатой, навалился сверху своим крепким костистым телом и завернул вору руки приемом, которому в годы войны научился у одного разведчика.

С ним все как-то поступали несправедливо. Зла против него никто не имел, просто не везло. Пенсию ему определили после ранения, а через несколько месяцев вышел новый закон, и товарищ его в том же майорском звании получал теперь вдвое больше.

Опять же с участком. Сперва Петр Савельевич вовсе не хотел брать никакой земли: только лишняя забота. Тесть тоже сперва не советовал, а потом стал подбивать: ягоды, огурчики разведешь, яблочки, вполне возможно…

— Дом обязывают построить.

— А чего дом? Ну, чего дом? Работникам платить, что ли? Вот они, наши работники.

Тесть протянул старые руки. Но, правда, золотые это были руки, все могли.

Пока Петр Савельевич убеждался, что неплохо бы выстроить дачку, пока прикипал сердцем к мысли о своем будущем саде, умные люди разобрали хорошие участки, а ему стали предлагать что-то совсем неудобное: и от города далеко, и от станции еще идти несколько километров. Никакого расчета не было соглашаться. Обидно стало.

А тут подвернулся человек, не то чтоб знакомый, но известный, в том же майорском звании, раненный в ногу. Участок ему достался завидный: езды на электричке меньше часа и от станции недалеко. Земля не бог весть какая, но место веселое, открытое.

Хозяин участка сам строиться не хотел, не надеялся на свои силы. С Петром Савельевичем договорился:

— Нужна мне одна-единственная комната, чтоб иметь возможность летом отдохнуть, поскольку у меня здоровье подорванное.

Петр Савельевич не сразу решился. Так и этак думал.

— Черт с ним, — сказал тесть, — слепим ему куточек из досочек.

Но этого Петр Савельевич никогда себе не позволил бы. Построил добросовестно. Как себе, так и соседу. Перегородку поставил основательную, чтобы наглухо отделить свою часть дома. О веранде слова не было сказано, — себе веранду и ему веранду. Листовым железом весь дом покрыл. Ковырялись с тестем без малого два года. Сперва наездами, а как покрыли крышу, так Петр Савельевич и домой ездить перестал. Жена даже обижалась. А как уедешь: кругом материал, каждая доска, каждый кирпич за свои сбереженные рубли куплены.

Тесть это не очень понимал. Взбредет ему в голову — он и уедет на несколько дней: то ему праздник, то ему в баню. А Петр Савельевич не мог оторваться от участка ни на один день. То ли изголодался по настоящей мужской работе, то ли очень ему понравилось возводить дом, пробуждать тяжелую лесную землю, создавать сад.

В помощь никого не нанимали. Самое ценное и было в том, чтоб все сделать самим. Тесть был мастером на все руки, но характер имел легкомысленный. Взять хотя бы то же кровельное железо. Долго Петр Савельевич его добивался. И бумаги на руках, и резолюция, а железа нет. И вот возвращается он как-то из сельсовета, а возле дома грузовая машина. Тесть еще издали кричит:

— Где тебя в нужный час носит? Давай поспешай, я тут человека заморил!

— А в чем дело?

— Давай деньги.

— Какие деньги?

— «Какие, какие»… Гляди!

А железо уже сгружено, досочками аккуратно прикрыто — все в порядке.

— Откуда?

— Нас не касается. Наше дело — заплатить.

Нет, Петр Савельевич на это не пошел. Ему надо, чтоб у него все обстояло без сучка, без задоринки. Чтоб у него на каждую щепку оправдание было, чтоб чувствовал он себя честным перед людьми.

Погрузили железо обратно. Продавец сначала ругался, потом цену скинул, совсем дешево обошлось бы железо. Но не мог себе позволить Петр Савельевич действовать против своей совести. Тесть с досады взял в ларьке пол-литра, выпил и изливал душу:

— Чистоплюй ты — вот ты кто…

А потом уже совсем несообразно:

— Жадная твоя душа…

— Ладно, ладно, спи.

Что говорить со стариком?.. Он понять не может. Но и ссориться с ним нельзя: вся отделка дома за ним — он и монтер, и маляр, и стекольщик.

Построили дом. Все сделал Петр Савельевич по-хорошему. Получил майор за свой участок веранду, кусок земли перед окнами — на цветочки, на всякую клубнику-смородину.

Стояла дачка на расчищенном, светлом месте. Окна глядели на зеленый лес. В первую же весну зацвели яблоневые деревца. Пусть всего по два-три цветочка, а смотреть приятно.

Но ведь не выходит так, чтоб все было по-честному, по-уговоренному.

Сосед приковылял, когда Петр Савельевич сажал тоненькие вишенки.

— Неладно получается, — сказал он сумрачно, — участок пополам поделить надо.

И уперся на этом. Никаких резонов не признал. От своих прежних слов начисто отказался. Подавай ему двенадцать соток. Но ведь дом строен на четыре комнаты. На каждую комнату падет по пять соток, если по справедливости.

Первый разговор кончился криком. На второй день жены поскандалили. Петр Савельевич понял, что так дело не пойдет. Дисциплина в нем взяла верх. Подавил он обиду и сказал без всякой злобы:

— Ну вот что: ты майор и я майор. Ты меня