Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

– Не смогу, старина, даже если бы очень захотел. Сегодня вечером у меня свидание с девушкой!

– Эдди, ты от этого только выгадаешь! – в отчаянии сказал он. – Я заплачу тебе за потраченное время – скажем, пять долларов?

Эдди задумался; было видно, что он колеблется, но все же он отрицательно покачал головой:

– Оно того не стоит, Бэзил. Эх, ты бы только видел, с какой красавицей я сегодня встречаюсь!

– Встретишься с ней в другой раз! Ты им нужен – я хотел сказать, я им нужен – лишь потому, что у них за ужином девушек будет на две больше, чем мужчин. И еще… Слушай, Эдди, я дам десять долларов!

Эдди хлопнул его по плечу:

– Ладно, старина! Так и быть – помогу старому другу! Давай деньги!

Сумма, превышавшая его недельное жалованье, тут же исчезла в ладони Эдди, но на обратном пути на свою сторону улицы Бэзила окутала пустота совсем иного рода – пустота наступающего вечера. Примерно через час лимузин семейства Кампф подъедет к Университетскому клубу, и… вновь и вновь в его воображении преградой вставала одна и та же горестная картина, видеть которую было выше его сил.

В отчаянии бродил он по темному дому. У горничной сегодня был выходной, мама уехала на ужин к деду, и Бэзилу на мгновение захотелось найти какого-нибудь повесу, вроде Элвуда Леминга, с которым можно было бы сходить в ресторан Карлинга и выпить виски, вина и пива. Быть может, после танцев на обратном пути к дому у озера Минни, проезжая мимо, заметит его лицо в толпе самых отпетых кутил, и ей все станет ясно.

– Пойду к «Максиму» я… – чуть слышно промурлыкал он с отчаянием; а затем с гневом добавил: – Ах, да к черту этот «Максим»!

Он сел в гостиной и стал смотреть на бледную луну, встающую над забором дома Линдсеев на улице Мак-Каббен. Мимо, к трамваю, который следовал до Комо-Парк, шли какие-то молодые люди. Он пожалел их: ведь им была уготована столь ужасная и мрачная судьба – не танцевать им сегодня вечером с Минни в Университетском клубе…

Половина девятого вечера. Она была там. Девять. Между переменами блюд все танцуют под «Занозу в сердце» или танцуют «кастл-уолк», который привез домой из Йеля Энди Локхарт.

В десять вечера он услышал, как пришла мама, и практически сразу зазвонил телефон. Какое-то время он без всякого интереса прислушивался к маминому голосу; затем резко выпрямился, все еще сидя на стуле.

– Да… Добрый вечер, миссис Рейли… Да-да, я понимаю… Ах… Вы уверены, что не желаете поговорить с Бэзилом?… Что ж, откровенно говоря, миссис Рейли, я не понимаю, при чем тут я…

Бэзил встал и сделал шаг к двери; голос матери стал звонким, а тон – раздраженным:

– Но меня не было дома, поэтому я не знаю, кого он пообещал вместо себя!

Итак, Эдди Пармили все же не пошел – и это был конец!

– … конечно же нет! Должно быть, произошла какая-то ошибка. Не думаю, что Бэзил на это способен; я уверена, что у него нет знакомых японцев…

Голова Бэзила закружилась. На мгновение ему захотелось броситься на улицу за Эдди Пармили. Но затем он услышал, как в голосе матери прозвучали нотки ничем не прикрытого гнева:

– Очень хорошо, миссис Рейли! Сыну я так и передам. Но я едва ли сочту нужным обсуждать с вами вопрос о его поступлении в Йель. Как бы там ни было, ничья помощь больше ему не потребуется.

Он потерял работу, и мама пыталась «сохранить лицо»! Но она еще не закончила; она даже повысила голос:

– Возможно, дяде Бену это покажется интересным: сегодня днем мы продали квартал на 3-й улице «Объединенной складской компании» за четыреста тысяч долларов!

Мистер Утсономи очень приятно проводил время. За шесть месяцев, которые он прожил в Америке, он никогда еще не погружался столь глубоко во внутреннюю жизнь этой страны. Поначалу возникли легкие трудности с объяснением хозяйке, вместо кого именно он явился в гости, но Эдди Пармили уверил его, что такие замены считались в Америке в порядке вещей, и вечер он провел, пытаясь собрать как можно больше сведений об американских нравах и обычаях.

Он не умел танцевать, поэтому сидел рядом с двумя пожилыми дамами до тех пор, пока дамы не засобирались домой – раньше обычного и с некоторой тревогой, почти сразу после ужина. Но мистер Утсономи не торопился уходить. Он смотрел во все глаза, он всему удивлялся. Ему не было одиноко; в Америке к одиночеству он уже понемногу привык.

Около одиннадцати он сидел на веранде, притворяясь, что курит, хотя на самом деле ненавидел табак; он притворялся, что задумчиво пускает дым над городом, но на самом деле он подслушивал разговор, происходивший прямо у него за спиной. Беседа длилась вот уже полчаса, и ее содержание его озадачило, поскольку это было, безо всяких сомнений, предложение руки и сердца, и оно не было отвергнуто. Но, если его не обманывали глаза, собеседники были в том возрасте, который в Америке обычно не ассоциируется со столь серьезными вопросами. Еще больше его озадачило другое: по всей вероятности, если ты пришел в гости вместо кого-то, то тот, вместо кого ты пришел, среди гостей присутствовать не должен, но он был практически уверен, что молодым человеком, только что связавшим себя обещанием руки и сердца, был не кто иной, как мистер Бэзил Ли! Прямо сейчас встревать в разговор было бы невежливо, но, когда осенью начнутся занятия в Университете штата, у него еще будет возможность учтиво спросить, как же решается эта головоломка?

Бэзил и Клеопатра

Где бы она ни была, в ее присутствии все вокруг становилось для Бэзила прекрасным и волшебным, хотя сам он об этом и не догадывался. Ему казалось, что очарование было свойством самих этих мест, и впоследствии еще долго самая обычная улица или даже название самого обыкновенного городка могли внезапно озарить его знакомым светом и отдаться эхом в ушах, наполнив душу радостью. Рядом с ней он всегда был слишком погружен в собственные ощущения, чтобы замечать окружающее; вот почему ее отсутствие никогда не оставляло вокруг него пустоту, а, лучше сказать, заставляло искать ее в призрачных комнатах и садах, сущность которых он никогда раньше не замечал.

И в этот раз, как и всегда, он видел лишь ее лицо, лишь ее прекрасные губы, выражавшие любое чувство, которое она испытывала, либо притворялась, что испытывала – ах, эти бесценные губы! – и ее саму, свежую, словно персик, и ничуть не старше шестнадцати! Он едва понимал, что сейчас они находятся на железнодорожном вокзале, и даже не подозревал, что только что она бросила взгляд на стоявшего у него за спиной молодого человека, и сразу в него влюбилась! В тот самый момент, когда она разворачивалась, чтобы идти, как и все остальные, к машине, она уже играла для незнакомца, несмотря на то, что ее голос все еще разговаривал с Бэзилом, и даже несмотря на то, что она к нему прижалась, крепко схватив его за руку.

Если бы Бэзил и заметил этого сошедшего с поезда молодого человека, то почувствовал бы по отношению к нему лишь легкое сожаление – точно такое же, как и к жителям убогих деревушек, мимо которых пробегал поезд, или к попутчикам, ведь все они, увы, не уезжали через две недели учиться в Йель, и не у них впереди было целых три дня в городе, где пребывала сама мисс Эрмини Гилберт Лабусс Библ! Все эти бедолаги казались ему безнадежно ограниченными и вызывали легкое презрение.

Бэзил приехал сюда потому, что здесь пребывала Эрмини Библ.

Месяц назад, в печальный вечер ее отъезда из родного города Бэзила на западе страны, она сказала ему, вложив в свой уверенный голос все возможные обещания:

– Если у тебя есть знакомый в Мобиле, почему бы тебе не напроситься к нему в гости на то время, пока там буду я?

И он ее послушал. А теперь, когда вокруг него и в самом деле благоухал мягкий и незнакомый воздух Юга, от волнения ему показалось, что, едва они уселись на сиденья, как машина «Толстяка» Гаспара тут же пустилась вплавь. С обочины неожиданно донесся голос:

– Привет, Бесси Белл! Привет, Уильям. Как поживаете?