Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

Я сомневаюсь, что природа одарила подобным образом другие народы. Франция расположена в центре Европы и может так же легко вступить в союз со всеми соседними государствами, как и разрушить их коалицию. Расположенная между двумя морями, она привлекает торговцев всего мира, а ее военный флот может беспрепятственно достигать и наносить удары повсюду невероятно легко и просто. Нет другой страны, столь хорошо защищенной природой и искусством. Океан, Средиземное море, Альпы, Пиренеи и Рейн. Какие границы! И за этими окопами вы увидите тройной ряд крепостей, возведенных и восстановленных гением Вобана{19}, чей печальный призрак оплакивает работу Национального конвента. Найдите на планете государство, чьи отдельные части были бы теснее связаны и образовали бы настолько впечатляющее целое. У Франции есть и масса, и мощь. Ни одна политическая структура в Европе не является такой многочисленной, компактной, трудной для разрушения, к тому же она в состоянии нанести сильнейший удар. Ее население огромно, а сколько разнообразной продукции она производит. Ее богатство не зависит ни от моды, ни от мнения. Ее вина, оливки, деревья, соли, конопля и так далее делают из Франции страну, независимую от других народов, которые тем не менее вынуждены платить ей дань. И как будто недостаточно было природных богатств, Франция получила скипетр моды, чтобы в равной степени господствовать над потребностями и фантазиями и чтобы власть ее была абсолютной.

Прекрасные реки пересекают это обширное королевство и объединяются во множество маленьких и судоходных рек, будто созданных рукой инженера, несущих свои воды во всех направлениях и разветвляющихся до бесконечности. Екатерина Медичи ничуть не преувеличивала, говоря, что Франция имела столько же судоходных рек, сколько остальная Европа.

Народ этот мог бы быть опасен для окружающих, если бы он был агрессивным. Но это не его миссия. Непобедимый в родных пенатах, как только он применяет оружие против других народов, удивляешься, когда видишь, как его войско, жертва собственных побед и пороков национального характера, растворяется и исчезает на глазах, как дым.

Француз не годится для того, чтобы поддерживать свои завоевания: собственный характер вырывает их из рук. Поэтому „Друг народа“{20} довольно четко подметил, что „воины, которым удалось изгнать французов из завоеванной страны, могут занять место в храме памяти рядом с капитолийскими гусями“.

Но если французы не могут господствовать над другими народами силой оружия, то они осуществляли другой, более благородный вид господства — власть мнения. С того момента, как этот народ объединился в единое целое, он привлек к себе внимание всего мира и поразил замечательным характером, которому всегда завидовали. Карл Великий был Сезострисом{21} Средневековья. Его паладины произвели настолько сильное впечатление на воображение людей, что стали предметами особой мифологии. А Роланды и Амадеи стали для наших отцов тем, чем Тесей и Геракл были для древних греков.

Чтобы править там, где ей довелось, Франция была наделена господствующим языком, скрытые свойства которого все еще остаются загадкой, несмотря на все, что было сказано на эту тему. Тот, кто отрицает превосходство французского языка, высказывает в своих суждениях не что иное, как следствие без причины. И, правда, что тут говорить, когда все очевидно. Еще до того, как этот язык прославился шедеврами всех жанров, Европа чувствовала его превосходство, любила его и считала честью говорить на нем. Сегодня его господство, ставшее роковым, более чем неоспоримо: тысячи раз говорилось, что французский язык трудный и негибкий, — и сказано верно. Но если кто-то осмелится его критиковать, он совершит большую ошибку: подобно стали, самому прочному из металлов, но обладающему бесподобным блеском, когда мастерству удается подчинить его себе, французский язык, когда его обрабатывают и осваивают настоящие мастера, приобретает в их руках самые прочные и самые блестящие формы. То, что называется искусством слова, является выдающимся талантом французов, а ведь именно искусство слова властвует над людьми. Кто-то сказал, что мысль никогда не принадлежит миру до того, пока гениальный писатель не овладеет ей и не выскажет ее идеальным образом. Прекрасно сказано, и здесь как раз источник французского влияния: хорошие писатели этой нации выражаются лучше, чем писатели других народов, и распространяют свои мысли по всей Европе быстрее, чем писатели любой другой страны ознакомят со своими мыслями собственную провинцию. Это талант, это особенное свойство, этот чрезвычайный дар сделал французов распределителями славы. Любовь к себе, более искусная и сильная, чем национальная гордость, открыла эту истину известным людям со всего мира, которые стремились получить одобрение французов, потому что они не могли не признавать того факта, что были обречены оставаться местной знаменитостью до того момента, пока Париж не соизволит их похвалить. Не знаю, было ли отмечено, что английская литература обязана всей своей славой французам и что она была неизвестна остальной Европе до тех пор, пока Франция не пристрастилась к литературным произведениям своей соперницы. Трон этого языка расположен между Севером и Югом; французский язык без особого труда произносится другими народами и становится для них обыденным и незаменимым переводчиком при обмене мыслями.

Помимо языка-„посредника“ природа дала французам еще одно аналогичное преимущество, а именно универсальный вкус. У иностранных писателей, несомненно, найдутся фрагменты, равные французским и даже превосходящие самые лучшие французские. Однако поражают не фрагменты, а целые произведения. Французские писатели могли легко создавать фрагменты такого типа, но если они встречаются у них реже, то потому, что они поддаются вдохновению с определенной долей сдержанности, которая позволяет воспарить, но не испариться: в этом секрет вкуса. Ибо то, что не достигает возвышенного, может быть прекрасным, а то, что превосходит его, безусловно, глупо. Искусство говорить то, что нужно и когда нужно, принадлежит исключительно французам. Метод и порядок — их отличительные качества, и эти люди, такие легкомысленные, такие страстные, такие амбициозные, мудрее всего с пером в руке. В них нет ничего жесткого и ничего экстремального, ничего непонятного и ничего неуместного. Всегда утонченные и красноречивые, когда это необходимо, самый превосходный фрагмент не найдет у них одобрения, если будет банальным, и даже самая глубокая мысль не сможет компенсировать отсутствие стиля. Он плохо пишет — вот непростительная ошибка, смертный упрек философу, поэту или писателю. Иногда подобная чувствительность французов осуждалась, но это еще одна ошибка: эта чувствительность должна была стать частью характера нации, призванной воздействовать на мнение своим письменным языком.

Во всех видах красноречия французы не имеют себе равных. Красноречие адвокатов лежит в основе многих громких дел, которых нет больше нигде. В таких религиозных странах, как Италия