Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон

существовать без самокритичности, самодисциплины? Например, тупица сталкивается с препятствием и теряет терпение, взрывается — что на препятствии не отражается вообще никак. Разумный человек сдерживает свое отчаяние, изучает препятствие и рассчитывает, как его наилучшим образом устранить. Дело не в том, что ему по природе присуще терпение. Нетерпеливость — признак высокой жизненности, разумность не должна быть более жизненной, чем тупость, никак иначе. Он направляет свою нетерпеливость, как ствол ружья направляет пули.

Поэтому приходилось предположить, что Старые в какой-то степени обладали самоконтролем, самокритичностью. А это подразумевает разрозненность, когда одна половина существа ополчается на другую. А разрозненность тотчас создает возможность грубых ошибок. Любой невроз и сумасшествие — от разрозненности, когда самокритичность перевешивает жизненную энергетику. Самокритичность — это тормоз, а тормоза порой заклинивает.

И куда это все вело? Я вынужден был сознаться: никуда. Поскольку что может быть абсурднее предположения, что все Старые впали разом в какой-нибудь коллективный невроз? Что может быть фактически менее вероятно? Вспомнилось то жуткое ощущение мощи, что я пережил в библиотеке, и понял, что это не ответ. Существо, способное вызвать такой психический шторм даже во сне, никак не может страдать от «заклинивших тормозов».

В самолете из Филадельфии в Нью-Йорк я остановившимся взором смотрел на ватное одеяло серых туч под нами. Перед посадкой шел сильный дождь, и в воздухе стоял специфический запах намокшей одежды. До меня неожиданно дошло, что до «операции» я таких вещей не замечал. Видно, подсознание было утлым и узким, несоотносительным. Я сделал вялую, вполсилы попытку сбросить с себя угнетенность и понял, что «они» обложили меня плотно.

По крайней мере, теперь понятно, почему их присутствие никак не ощущалось: «они» были машинами, роботами. Но что за превосходные, изобретательные машины, способные так вкрадчиво реагировать на собственные мои умонастроения!

Меня неожиданно охватил немой восторг, даже ужас перед той «жуткой силой» несколько угас. Что за цивилизацию «они» построили? Из рукописи Войнича я уже почерпнул, что «они» стояли за созданием легендарной цивилизации Му[244], погибшей чуть не шесть миллионов лет назад, в середине плиоцена. Безусловно, Му была цивилизацией людей, построенной по указаниям Великих Старых, «квартал слуг», как назвал ее Литтлуэй. А что же их собственная «цивилизация»? Да, действительно, по людским понятиям «они» были почти бесплотны, но, опять же, и бессмертны; в распоряжении у них были целые геологические эпохи, за время которых они могли развить свою изобретательность.

Какое все же облегчение им было иметь, наконец, «слуг», по прошествии пятисот миллионов лет ожидания! Поскольку слуги архиважны. Пирамиды и мегалиты Европы были спланированы правителями-гениями, но без человечьей силы перетаскивать камни…

Может показаться, что я противоречу сам себе, ведь я сказал, что их мощь напоминала духовное землетрясение. Но вся энергия Ниагарского водопада окажется бесполезной для ремонта швейцарских часов, равно как мощь водородной бомбы не поможет в строительстве пирамиды. Создавая человека, Старые выработали инструмент, тонкий инструмент.

Размышляя об этом в таком ключе, я перестал чувствовать страх и уныние. Это не мелодрама с героем и злодеем; это вселенская трагедия. «Они» сделали неправильный выбор, как и мы. При наличии времени человек изживет последствия узкого сознания. Равно как и «они» при наличии времени могли избежать последствий своей мощи. Но что-то пошло не так…

Подумалось о тех гигантских подземных городах, описанных Лавкрафтом, городах с «циклопическими блоками» каменной кладки, и исполинских наклонных плоскостях. И я вспомнил тот инсайт на Силбери Хилл. Уж не скрыт ли под ним город? И, может, так я выйду на причину катастрофы, что чуть не погубила мир?

Мои мысли обратились к цивилизации Му. Все это казалось само по себе невероятным. Главной бедой человека извечно была его воинственность; цивилизация за цивилизацией сокрушались в войнах. Ибо как вид человек словно бы неспособен работать для общего блага. Уэллс давно указывал, что можно было бы создать сверхцивилизацию, если бы в людях произошла «перемена сердца» и они перестали чувствовать разобщенность друг с другом. Люди Му были слугами Хозяина, которого почитали как бога, они сообща трудились на его милость, без соперничества, без корысти. В пору своего существования цивилизация была почти безупречна — вне сомнения, прототип всех легенд о «золотом веке».

Что же тогда случилось?

Глубокое уныние развеялось к тому времени, как мы прибыли в аэропорт Ла-Гардиа. На самолете мы с Литтлуэем сидели раздельно, и теперь я начал ему рассказывать о мыслях, посетивших меня в последние двадцать минут. Мы стояли на терминале, дожидаясь привоза багажа. Во время разговора я краем уха слышал, как кто-то громким голосом ругается, и через несколько минут мы обернулись на источник беспокойства — явно подвыпившего типа в ковбойской шляпе, яростно о чем-то спорящего с чернокожим носильщиком. Внезапно стало ясно, что пьяный собирается ударить носильщика. Проходившая мимо стюардесса попыталась урезонить буяна, и носильщик не преминул ускользнуть. Через минуту «ковбой» подошел и встал неподалеку от нас, очевидно, все еще кипятясь и выискивая глазами какую-нибудь сочувствующую душу, которая бы выслушала. Литтлуэй на миг встретился с ним глазами и, быстро отвернувшись, начал разговаривать со мной. «Ковбой» все стоял, тихонько поругиваясь. По транспортеру двинулся багаж; Литтлуэй потянулся было за чемоданом, но нечаянно столкнулся с женщиной, которая тоже шагнула к транспортеру.

— Ой, извините. — Литтлуэй посторонился и отступил на шаг.

«Ковбой», заслышав английский акцент, не замедлил передразнить:

— Извянитя-а-а!

Как я уже говорил, Литтлуэй никогда не отличался особой ровностью темперамента, хотя и очень сильно изменился после «операции»; он бы мог сделать вид, что не слышит, хотя прозвучало настолько громко, что не расслышать было невозможно. Он обернулся и метнул на «ковбоя» раздраженный взгляд. Не успел я вмешаться, как тот, подлетев, схватил Литтлуэя за плечи и проорал:

— Чего, потолковать хочешь, брат?!

— «Брат» — это вы не по адресу, — с тихой яростью сказал Литтлуэй, — и если сейчас же не уберете руки…

— И че тогда?! — запальчиво выдохнул «ковбой», явно в восторге, что «брату» теперь уже никак не отвертеться.

То, что произошло следом, словами описывать гораздо дольше. Во мне вспыхнула ярость: хамство и хулиганские выходки вызывают у меня такое отвращение, что, как говорится, «убил бы». То же самое у Литтлуэя. Вперившись в ту секунду в хама испепеляющим взглядом, я осознал ум Литтлуэя точно так же, как тогда, когда мы сообща пытались «пробить» заслон над рукописью Войнича. Я уже упоминал о моей внезапно открывшейся возможности «отсекать» нежелательные знакомства в Музее Виктории и Альберта; сейчас я вдруг поймал себя на том, что делаю именно это вместо обычной своей