Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон

расселину почитали как обиталище Великих Старых. То была земля исполинов, как людей, так и животных и птиц. Среди громадных деревьев порхали большие цветастые бабочки с размахом крыла в четыре фута. Невиданных размеров (с двухмоторный самолет) птицы почитались как воплощения Великих Старых. В прибрежных районах поклонялись исполинскому киту-убийце, а в более позднюю пору ввелись человеческие жертвоприношения. Слоны и мастодонты вырастали до размеров вымерших к той поре динозавров. А в небе мрела немыслимая луна — иссиня-белая, — противодействующая земному тяготению и стимулирующая гигантский рост всех живых существ Земли. Из-за такого роста кости существ были легче теперешних, поэтому ископаемых останков до нас дошло немного. Уцелевшие покоятся подо дном Тихого океана.

Все это я увидел, можно сказать, разом и, затаив дыхание, наблюдал, пока Литтлуэй не тронул меня за плечо, напугав так же, как я его десятью минутами раньше.

Никто из нас не произнес ни слова. Слишком много надо было сказать. Тут Литтлуэй подошел к шкафу и вынул базальтовую фигурку. Ее он поместил между нами на стол и, вынув из ящика «Полароид», приладил к нему вспышку. Когда он это делал, я попытался «высмотреть» историю фигурки. Бесполезно — все равно что слушать радио в грозу, когда в динамике стоит сплошной треск и вой.

Литтлуэй выключил весь свет, кроме ночника возле кровати, и сфотографировал фигурку. Через минуту фотография находилась перед нами. Ее мы поместили на стол и пристально в нее вгляделись. Помехи были сильными.

— Может, это идет от самой фигурки? — предположил Литтлуэй.

Мы заперли ее обратно в шкаф, а с фотографией спустились вниз. На этот раз помех не было, а фигурка раскрыла свою историю моментально. И я обнаружил, почему на нашей фигурке нет надписей. Это была священная фигурка из внутреннего храма, святая святых, и считалась изображением К’толо из Соукиса. И опять возникло чувство, что я теряю ориентир в настоящем, словно засыпая с открытыми глазами, а затем пережил жестокость и ужас. Как и прежде, они словно схлынули (напрашивалось сравнение с аэропланом, который снижается, минуя облачный слой), и меня охватила чистая радость созерцания «садов Эдема», первого дома человека. С одним только различием: теперь я видел его с позиции полубога, чье дело — повелевать гигантской и сложной цивилизацией; человека, воспринимающего своих подданных с незлобивым презрением, считая их за неопытных детей.

При К’толо Му достигло беспрецедентного расцвета — широкие, гладкие дороги на сотни и сотни миль из конца в конец страны, города на огромных ровных платформах из каменных плит, уложенных с такой тщательностью, что не прорастет и травинка. К’толо ввел поклонение солнцу в противовес поклонению темным богам, уже тогда начавшим преследовать людей, словно кошмар.

Одной из самых интересных и характерных черт насчет Му было то, что это была «земля сверчков». Из-за того, что климат был мягким, а гигантских птиц интересовали больше мелкие грызуны, чем насекомые, сверчки так разрослись в числе, что Му получила известность как «земля сверчков» — слово «привет» на языке Му напоминало цвирканье. Люди Му рождались, жили и умирали под цвирканье сверчков. Когда в середине зимы оно смолкало, люди считали это дурной приметой и становились унылыми и молчаливыми. Одним из главных качеств при посвящении в жрецы считалась способность имитировать цвирканье сверчков, хотя в стране Му им и не поклонялись.

Но как же вопрос, интересовавший нас больше всего, — причина катастрофы, повергнувшей Старых в затяжной сон? К сожалению, качество фотографии просто не было настолько безупречным, чтобы видеть на такую глубину. Общую атмосферу эпохи по ней прочесть было можно, но деталей не хватало. Очевидно, придется максимально увеличить фотографии фигурки в каждом возможном ракурсе.

И тут мне в голову пришла мысль. Казалось нелепым, но попробовать стоило. Что, допустим, если я сфокусирую образ фигурки? Удерживать и продлять его я смогу сколько угодно, как при взгляде на фотографию. Видение времени, как я объяснял, — это сложный способ интуитивного чувствования внутренней реальности предмета таким способом, каким специалист по почерку может «читать» характер пишущего по конфигурации букв. Так вот, фотография почерка сообщает графологу столько же, сколько и оригинал, неважно, хорошая фотография или не очень.

Вообразительную перефокусировку образов можно, пожалуй, считать своего рода фотографированием. Только оно сочетается с комплексными интуициями видения времени. Видимо, есть возможность практиковать видение времени на сфокусированном образе. Поэтому, не говоря ни о чем Литтлуэю, я всмотрелся в пятачок площади посередине стола и «сфокусировал» базальтовую фигурку, которую подчас изучал часами. Затем, когда она возникла (заметно меньше своих натуральных размеров), я сделал попытку сместиться в созерцательную объективность. Оказалось, это невозможно: едва я перестал фокусировать, как образ растворился, совместившись с реальностью лишь на долю секунды, за которую я мельком и очень поверхностно ухватил долгие коридоры времени. Я сфокусировал образ снова. Литтлуэй, увидев его посередине стола, вздрогнул. Тут он сообразил, чем я занят, и присоединился, также фокусируя образ.

И тут мы сделали одно из самых важных и далеко идущих своих открытий. Потому что мы обнаружили, что, когда умы у нас фокусировали фигурку сообща, она вдруг обрела реальность настолько осязаемую, что вообще не вызывала сомнений. Такое нельзя объяснить, разве что сказать: по сути, мы никогда не верим в плоды нашего воображения; глубоко внутри себя мы чувствуем, что такого быть не может, так что сфокусированный образ — не более чем игра. Но если присоединяешься к фокусированию образа, создаваемого другим человеком, то уже изначально сознаешь, что образ имеет объективную реальность как часть внешнего мира. Это действует на какую-то подсознательную энергетическую пружину, и образ внезапно консолидируется. Образы, с которыми мы забавлялись чуть раньше на дню, — зеленый эльф и Кинг-Конг в окне — были зрительными иллюзиями, убедительными лишь на мгновение. А вот когда наши умы объединились, фигурка перестала быть сфокусированным образом и возникла как бы из ниоткуда, словно объективно существовала вне наших умов. (Всякий, кто читал замечательную книгу Эйзенбада про Теда Сериоса, человека, способного путем концентрации вызывать на фотопластинке изображение, поймет основной принцип того, о чем я говорю.)

Но была и другая, еще более важная стадия. Когда образ облекался этой аурой абсолютной достоверности, его можно было удерживать на достигнутом уровне одним из умов, его сотворивших. Так что, когда я сказал Литтлуэю: «Держи, пока я его отпущу», и перестал фокусировать, образ не потускнел до прежнего уровня полуреальности, но остался совершенно незыблемым. Очевидно, какой-то там Бессознательный поток в Литтлуэе, что нагнетал продлевающую энергию, остался убежденным в реальности образа и продолжал нагнетать необходимую «убедительность».

Поэтому я смог выдвинуться