Аквилон. Трилогия - Саша Токсик

звуке моего движителя все разом обернулись, вскочили, быстро, слаженно, без суеты. У одного в руках появился багор, длинный, с острым крюком. У другого блеснул нож.

Реакция понятная, мало ли кто ночью может приплыть на огонёк.

Песок зашуршал под днищем. Берег пологий, вход в воду здесь плавный, мелкий. Я выключил движитель, русалочий камень под лодкой замер, перестал светиться голубым.

В наступившей тишине особенно громко звучал треск костра, сухие ветки лопались, стреляли искрами. Медленно поднялся. Специально медленно, чтобы движения были видны. Поднял руку в мирном жесте:

— Добрый вечер! Не хотел вас потревожить!

Пятеро мужчин замерли, разглядывая меня. В свете костра их лица были резкими, контрастными — глубокие тени в глазницах, оранжевые блики на скулах.

Увидели мою добротную походную одежду. Сапоги, которые поблёскивали от новизны. Рюкзак с снаряжением, тоже новый, дорогой.

Барин. Путешествующий барин, отправившийся на рыбалку или охоту.

Напряжение спало, но не совсем. Плечи у мужиков расслабились, руки опустились, но взгляды остались настороженными.

Я мысленно поблагодарил себя за покупку нового снаряжения. Приплыви я сюда в прежней драной куртке и потрёпанном картузе, приём мог бы быть совсем другим.

За себя я не опасался. Что могут сделать магу пятеро рыбаков? Не хотелось причинять им вред из-за недоразумения.

Рыбаки еще с минуту разглядывали меня, а потом, словно по невидимой команде, все сняли картузы.

Старший сделал шаг вперёд. В свете костра его лицо казалось вырезанным из старого дерева, морщины глубокие, как трещины в коре, кожа тёмная от ветра и солнца. Борода седая, лопатой. В ней застряло несколько рыбьих чешуек, они блестели как крошечные монетки. Но глаза были молодые, внимательные, цепкие.

Прижав картуз к груди, он поклонился не спеша, с достоинством. Словно совершал какой-то ритуал.

— Ваше благородие, — голос звучал хрипло, но уверенно. — Степан Егорович Воронов, староста рыбацкой артели из деревни Каменка. А это мои товарищи.

Остальные тоже поклонились, вразнобой, кто как умел. Молодой парень покраснел так, что даже в оранжевом свете костра было заметно. Уши у него горели как угли.

— Данила Ключевский, — чуть кивнул я в ответ. — Еду на рыбалку, заплутал в темноте.

Мужики принялись переглядыватся. Я представился, проявил уважение, значит не чиновник, не с проверкой по их души. Человек случайный.

Начальная оторопь в их глазах быстро сменялась любопытством.

— Ваше благородие, — Степан говорил медленно, с заминками, подбирая слова. — Коли не побрезгуете, милости просим к нашему костру. Ночь холодная, а у нас тепло. Уха свежая, только что с огня сняли. Рыбка есть зажаренная. Не богато, конечно, не барский стол, но…

Он не договорил, но смысл был ясен. Что есть, тем и рады поделиться.

— Спасибо, с удовольствием.

Эффект был немедленным. Мужики словно разом выдохнули. Картузы надели обратно, но не сразу, сначала отряхнули от несуществующей пыли, расправили. У молодого парня картуз был новый, с блестящим козырьком, наверное, единственная дорогая вещь, раз даже на рыбалке с ним не расставался.

— Тимоха! — Степан обернулся к парню, скомандовал. — Место барину устрой! Да получше что-нибудь подстели!

Тимоха, тощий, нескладный, руки-ноги как у кузнечика, подскочил, чуть не споткнулся. Схватил первый попавшийся пенёк, потащил к огню. Пенёк был тяжёлый, сырой изнутри. Парень пыхтел, лицо покраснело от натуги.

Поставил пенёк у огня, не слишком близко, чтобы жар не пёк, но достаточно, чтобы тепло было. Начал обтирать рукавом, рукав оказался грязный, в пятнах от рыбьей слизи. Спохватился, покраснел ещё больше, полез в карман за тряпкой. Тряпка оказалась ещё грязнее, он посмотрел на неё с отчаянием.

— Да ладно, Тимоха, — буркнул кто-то из мужиков. — Не суетись, мешок возьми.

Парень оглянулся, подхватил откуда-то кусок мешковины. Постелил на пенёк, разгладил ладонью:

— Вот, ваше благородие, садитесь. Тут дым не идёт, ветер в другую сторону.

Я сел. Жар костра сразу ударил в лицо, приятный после холодной сырости реки.

Остальные всё это время топтались на месте, переминались с ноги на ногу, не решаясь сесть без приглашения, по прежнему соблюдая какие-то неписаные традиции.

— Садитесь, что ж вы стоите.

Рыбаки расселись вокруг с достоинством сенаторов. Каждый устраивался по-своему, один подложил под себя кусок брезента, другой облюбовал удобное бревно.

Рыжебородый уже суетился у котла. Котёл был большой, литров на десять, весь в копоти, но внутри чистый.

— Сейчас, ваше благородие, сейчас! Горячая, с пылу с жару!

Он выбирал кружку, перебрал три, прежде чем нашёл достойную.

Зачерпнул уху налил полную кружку, от щедрости едва не «с горкой». Передал, держа обеими руками, чтобы не расплескать.

Его руки оказались одетыми в рыбацкие перчатки, плотные с отрезанными «пальцами», чтобы сноровистей было нанизывать наживку или распутывать сети.

Ручка кружки оказалась предусмотрительно замотана тряпкой, иначе не взять, металл раскалённый.

— Осторожнее, ваше благородие, кипяток!

Пахло божественно. Это был не рыбный суп, который по недоумению называют ухой в ресторанах. Никакого пшена, картофеля, овощей или других добавок.

Только крепчайший бульон, сваренный из речной рыбной мелочи с одному повару известным набором пряностей и трав.

Первый глоток обжёг язык, но вкус был изумительным. Уха была настолько крепкой, что от неё слипались губы. Каждый глоток был полон живительной энергии и силы. В старину таким бульоном отпаивали раненых и лечили хвори. Разумеется, если поблизости не было целителей.

— Хороша уха! — искренне сказал я.

Рыыжебородый просиял улыбкой во весь рот, так что стали видны щербины между зубами:

— Рецепт фамильный, ваше благородие! От отца перенял, а тот от деда. Секрет в травке одной. Та растёт только у нас на болотах. Я с утра специально ходил, нарвал. Щепотку кинешь, и вкус совсем другой! Меня кстати Григорием кличут.

Следом представились по очереди и остальные. Чернобородый кряжистый мужик слегка бандитского вида оказался Кузьмой Петровичем. Остальные обращались к нему по имени-отчеству и с особым уважением.

Он был не просто рыбаком, а мастером, плетельщиком сетей. Потомственным, за его сетями приезжали со всей округи и ждали порой в очереди по полгода. Благодаря ему артель процветала.

Молодого ожидаемо хвали Тимохой, а последнего, самого молчаливого — Михеем. Своё имя он буркнул едва слышно себе под нос.

Увидев, что уха пришлась мне по вкусу, чернобородый Кузьма принес от костра разложенную на деревянной доске рыбу.

Несколько окуней были нанизаны на ивовые прутья целиком, через рот до хвоста. Запечены над углями. Кожа с чешуей чёрная, обугленная, вся потрескалась. Из трещин проступал прозрачный сок, который блестел в свете костра как растопленное серебро.

— К ухе, ваше благородие. С вечернего улова. Самых крупных отобрал, на углях томил.

Я взял одного окуня, держа за кончик прута. Он был ещё тёплый, чуть