В поисках солнца (СИ) - Берестова Мария

— А что ещё? — Олив брезгливо взяла двумя пальчиками один из листов и потрясла им в воздухе с большим негодованием. — Либо аферистка, либо проститутка!

Райтэн совсем перестал понимать движение её логики. Он, конечно, не знал, что Олив несколько раз поступали некоего рода предложения от богатых мужчин, и, разумеется, ни одно из этих предложений не было брачным. Поэтому Олив крайне болезненно относилась ко всему, что хотя бы отдалённо подходило под схему «меняю ласку на деньги» — учитывался ли в такой схеме брак или нет.

— Не понимаю, — наконец, тихо признал Райтэн, отчаявшись отследить логику — ему-то, разумеется, и в голову не приходило ничего подобного. Просто у него были деньги, и он хотел обеспечить её даже в том случае, если их отношения не сложатся.

Олив, взглянув на его серьёзное усталое лицо, наконец, осознала, что он явно не имел целью её оскорбить.

— Тогнар!.. — беспомощно отбросила она лист, но так и не высказала никакую мысль.

Не дождавшись продолжения, Райтэн язвительно отметил:

— Я слушаю!

Она огорчённо всплеснула руками.

Опять подождав и опять ничего не дождавшись, Райтэн вздохнул, сел за стол, выловил тот листок, который отпустила Олив — как раз о том, чтобы разделить всё имущество пополам, — вчитался в него, понял, наконец, в чём камень преткновения, пожал плечами и спокойно заявил:

— Не хочешь договор подписывать — оформлю как дарственную. И даже разводиться не придётся! — язвительно добавил он.

— Только попробуй, — Олив села на стол спиной к нему и нахохлилась.

Он поразглядывал её спину.

Сердце его мучительно сжалось от боли за неё.

Встав, он обогнул стол и сел на него рядом с ней, с левой стороны.

Она не повернулась к нему.

Пару минут они молчали.

Наконец, Райтэн сформулировал свою позицию и тихо её высказал:

— Я просто хочу позаботиться о тебе. — Поскольку ответа не последовало, добавил: — Я бы хотел позаботиться о тебе, даже если бы ты не была моей женой. И даже если ты захочешь со мной развестись. — Твёрдо и упрямо добавил он, сжимая челюсть на слове «развестись», отчего скорее прошипел его, чем выговорил.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы обо мне заботились! — гордо продекларировала Олив именно потому, что ей ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь о ней заботился, и она презирала это желание в себе и хотела сама себе доказать, что вполне может со всем справиться сама.

Её независимая тирада, впрочем, не смогла обмануть Райтэна, который прекрасно знал этот тип гордого упрямства.

Сложив руки на груди, он через губу ответил:

— Пожалуй, я достаточно эгоистичен, чтобы проигнорировать этот факт!

Она возмущённо повернулась, чтобы оценить выражение его лица здоровым глазом. Лицо это, бледное и решительное, выражало самую пафосную надменность, но и её оно ни капли не обмануло.

Она поспешно отвернулась, потому что на губы просилась дурацкая улыбка. Он, впрочем, прекрасно понял, зачем она отвернулась, и тоже испытал трудности с попыткой поймать непрошеную улыбку.

С минуту они боролись с собой.

Потом ей стало стыдно за то, что она постоянно нападает на него и в ответ на всю его доброту платит такой грубостью.

А он в это время с досадой думал, что совсем не умеет выражать любовь и совершенно не знает, как себя вести, чтобы она эту любовь чувствовала.

Оба они повернулись друг к другу одновременно, и оба уже начали произносить слово: «Прости!» — но запнулись, осознав, что делают это одновременно, и снова выпрямились.

Каждый из них проходил сейчас через шокирующее осознание.

Олив в глазах Райтэна выглядела смелой, решительной, сильной женщиной, твёрдо стоящей на ногах и способной горы свернуть. Только став ей мужем и любовником, он обнаружил, что за сильной гордой оболочкой скрывается целая бездна боли — там и сям расцвеченная прожилками горечи и отчаяния. Райтэн, с одной стороны, безмерно зауважал Олив за то, что она умеет так мастерски справляться с той бездной, которая мучает её изнутри, с другой — ему стало её столь же глубоко и безмерно жалко. Это было нетипичным для него сочетанием чувств — он всю жизнь полагал, что жалость несовместима с уважением, и теперь не мог разобраться в собственных эмоциях.

Если же говорить об Олив, то в её глазах Райтэн был смелым, решительным, сильным мужчиной с резким непримиримым характером и жёсткой манерой. С неожиданностью для себя открыв, что за это манерой скрывается бездна уважительной, деликатной нежности, Олив была совершенно дезориентирована. Ей, с одной стороны, так была нужна эта нежность, что ей хотелось вцепиться в Райтэна руками и ногами и никогда никуда не отпускать его от себя, со стороны же другой — она отчаянно боялась потерять независимость, потерять саму себя, и притом она ещё полагала, что совершенно не заслуживает такого чувства, и поэтому ей категорически не стоит привыкать к нему — потому что это не может быть всерьёз и надолго.

Он ей ничего не сказал, только разомкнул свою позу и опёрся правой рукой на стол за её спиной — не прикасаясь, впрочем, к ней. Она вздохнула и сама прижалась к его правому боку. Тогда он повернулся и обнял её за плечи. Она в ответ обвила руками его талию.

Они посидели так, обнявшись.

— Я не умею быть хорошей женой, — наконец, тихо призналась она ему в щёку.

— Будь собой, — отозвался он так быстро, как будто бы ждал именно этого признания и заранее подготовил на него ответ.

Она судорожно вздохнула и вжалась в него покрепче.

5. Чем умные люди занимаются на балах?

С юности Дерек на дух не переносил балы и приёмы, потому что они требовали море подготовительной работы и не давали ни минутки свободного времени.

Сперва, пока он с Грэхардом — тогда ещё принцем — носился по балам при разных королевских дворах, это было ещё терпимо. В такой ситуации он выполнял всего лишь роль мальчика на побегушках — не сложнее, чем обычно. Но когда Грэхард занял трон Ньона! Тут головной боли у Дерека существенно прибавилось, потому что, кроме побегушек, ему приходилось поломать голову и над организацией, и над грамотным разделением гостей из враждующих фракций, и над удобством расположения этих фракций для Грэхарда, и… хвала всем богам всех миров, что бал в Ньоне проводили лишь раз в году — на празднество в честь Небесного — а приёмы обычно охватывали не такое большое количество гостей.

В Кармидере бальный сезон начинался в конце весны и длился почти всё лето. Это было связано с университетской жизнью: выпускники заводили связи и искали невест, в Кармидер в это время съезжались и те, кто был заинтересован в квалифицированных специалистах, и те, кто ценил в возможном зяте интеллект.

На приёмах прошлого сезона Дерек пару раз бывал — его затащил туда Райтэн, искавший новые ценные кадры, — а вот балов ему удалось счастливо избежать.

В этом же году его безапелляционно вытолкнул на балы господин Михар.

— Пора работать над вашей репутацией, — не терпящим возражений тоном заявил он.

Дереку идея совсем не пришлась по душе — ему не хотелось ни вести светскую жизнь, ни нарабатывать репутацию, ни впутываться в политику. Но противопоставить предприимчивому патрону ему пока было нечего, так что единственным, чем он выразил своё недовольство, было беззубое возражение:

— Я ни одного танца не знаю.

Михар смерил его скептическим взглядом, потом отмахнулся:

— Уверен, что госпожа Ринар решит эту проблему!

Госпожа Ринар, естественно, не подвела. Танцы она знала великолепно, все до единого, потому что и танцевать любила, и светская жизнь ей была более чем по нраву. Впрочем, все свои навыки она передать Дереку так и не смогла. Анжельцы были той нацией, которая мало того, что без всяких зазрений совести заимствовала танцы от всех своих соседей, так ещё и умудрялась на их основе составлять свои, сочетая элементы, которые вообще не подходили друг к другу. Чего только стоила попытка скрестить строгий ньонский полонез, похожий скорее на торжественный показ пар, в которых кавалер и дама даже не прикасались друг к другу — как можно, это же Ньон! — и задорный марианский бурре с его кружениями и притоптываниями!