В поисках солнца (СИ) - Берестова Мария

— Отец с мамой поженились сразу, как истёк срок траура… и я родилась уже в браке. Они… — в голосе её скользнула улыбка. — Очень любили меня, Тэн. Мне в детстве казалось, что у нас самая счастливая семья на свете — я даже и не была знакома с братом-то, который в то время как раз женился и жил в других наших владениях… от сплетен меня ограждали, и я думала… — она не договорила; улыбка её погасла. — Мама умерла, когда мне было семь. Тяжёлый роды… не удалось спасти ни её, ни… — голос её сорвался. — Отец винил себя… стал пить… драться… — совсем тихо она завершила историю: — Через год я впервые познакомилась с братом, который стал теперь моим опекуном.

— Ясно, — мрачно отметил Райтэн, вполне рисуя себя перед глазами картины самые неприятные.

— Да нет же! — возмущённо повернулась к нему Олив. — Он всегда был человеком честным, воспитывал меня наравне со своими детьми!

— И поэтому ты от него сбежала? — не поверил в благородство её опекуна Райтэн.

— Да по дури я сбежала! — Олив от досады руками всплеснула. — По дури, Тэн!

Он мягко поцеловал её в висок.

— У меня всё было, — успокоившись, продолжила рассказ Олив. — Частные учителя, книги, наряды. Всё, — и с горечью добавила: — Кроме любви. Конечно, он и не мог меня любить! — в голосе её, впрочем, стояла застарелая обида. — Я ведь и на мать сильно похожа…

Брат Олив, в самом деле, отличался благородством характера. За свои обязанности опекуна он взялся отнюдь не формально, и Олив получала всё то же, что и его дочери — её племянницы, лишь на пять-шесть младше неё самой. Однако отца и его измену матери брат не простил, конечно. Он раз за разом напоминал себе, что Гвендоливьери-то ни в чём не виновата, и требовал от самого себя не срывать на неё свою боль, обиду и горечь. И не разу за все те одиннадцать лет, что она была на его попечении — не сорвался.

Но на контрасте с его отношением к собственным детям Олив остро, мучительно чувствовала, что она — нелюбима.

Ко всему, недобрые люди быстро её просветили касательно причин такой нелюбви — что буквально растоптало девочку, лишив её светлой веры в родителей.

Олив чувствовала себя виноватой перед братом — как будто от неё в этой истории что-то могло зависеть — и вообще виноватой за сам факт своего существования.

— Я думала, — продолжила объясняться Олив, — что всем лучше будет, если я поскорее выйду замуж, но… — она мучительно покраснела, вспоминая ту страницу своей биографии, которая причиняла ей особую боль. — Про мать, естественно, дурно говорили в свете… и отца осуждали…

— Поэтому к тебе не сватались, — помог ей Райтэн, потому что её голос совсем заглох.

Давняя обида и унижение снова сжали её сердце; в свете её не приняли, несмотря на то, что родилась она в законном браке.

— Да. — Тихо подтвердила она. — Ко мне впервые посватались, когда мне было девятнадцать…

Райтэн предугадал, что кандидатом в мужья был некто весьма неприятный, кому все остальные кандидатки попросту отказывали.

— Но он… — Олив вздрогнула, вспомнив, и он сжал её покрепче. — Про него говорили… ну, знаешь, что у него… особые пристрастия в постели…

И Олив тогда безумно, отчаянно испугалась, что брат всё-таки отдаст её — потому что это был единственный жених, которого она прельстила, и, возможно, единственный шанс сбыть её с рук.

— И я сбежала, — она рассмеялась зло и истерично.

Он напрягся — она смеялась так с минуту, и он совершенно не знал, чем ей помочь и как её вывести из этого состояния.

Наконец, она сама пришла в себя, повернулась к нему и грустно заявила:

— А теперь-то я понимаю, что он бы, — она имела в виду брата, — меня бы не отдал. Он меня не любил, да, но у него был кодекс чести — он бы не отдал.

В голосе её слышалась горечь.

Райтэн не знал, что можно ответить на всё это — и просто поцеловал её, долго, нежно.

— Ну вот, — после поцелуя завершила свой рассказ она, — как видишь, Се-Стирен я чисто номинально, и, думаю, оно только и к лучшему, что там меня считают погибшей.

И по напряжению, которое звучало в её голосе, он понял, что она боится — действительно боится его реакции на свою историю.

«Она что же, думает, я на фамилии женился?!» — раздражённо подумал он.

— Полагаю, — с королевскими интонациями в голосе озвучил он совсем другое, — проиграли от этого только Се-Стирены, а никак не ты.

Она подняла на него недоверчивый взгляд.

— А вот мы, Тогнары, — выпятил грудь вперёд Райтэн, — всегда умудрялись урвать лучшее!

Олив разулыбалась. Затем с несвойственным ей кокетством отметила:

— Тогда, видимо, я и впрямь настоящая Тогнар — раз умудрилась урвать тебя!

Расхохотавшись, он схватил её на руки и закружил, сшибая по дороге стулья. Вцепившись в него, она тоже рассмеялась совершенно искренне и счастливо.

Несмотря на довольно обширный ряд разногласий, их обоих объединяла незыблемая уверенность в том, что каждому из них удалось «урвать» себе лучшего супруга на свете — лучше и быть не может, сколько ни ищи!

4. В чём проявляется любовь?

Райтэн редко задумывался о чувствах других людей — по большей части его голова так прочно занималась всеми его фееричными проектами, что ему было попросту не до того.

Но в этом своём фоновом безразличии он всё же делал исключения — пусть и крайне редко — для тех, кто ему стал по-настоящему близок.

Сперва в эти «избранные» входил только Дерек, теперь же туда присоединилась и Олив. Учитывая столь ограниченный круг персон, чьи чувства Райтэна интересовали, и прикладывая к тому безудержную увлекаемость его натуры…

Райтэн полночи не спал, передумывая в голове полученные от Олив сведения так и сяк, выстраивая из них чёткую систему, накладывая эту систему на факты своих наблюдений — и раздражаясь тому, что всё сходится, а он не додумался до всего этого раньше, и ему потребовалась, чтобы она рассказала прямо.

Раз десять заявив самому себе, что мозгов у него, определённо, нет, Райтэн незамедлительно сам себе обещал, что даст Олив всю ту любовь, какой ей всю жизнь не хватало, и даже сверх.

Как легко можно догадаться, прямо со следующего утра он взялся за исполнение этого обещания — думается, в глазах Олив это любовью не выглядело, потому что он сфинтил с рассветом, не разбудив её, и куда-то унёсся.

Впрочем, вернулся он ещё до обеда — с огромной кипой документов в руках — и радостно потащил Олив в кабинет, где, вывалив эти документы на стол, весело велел ей:

— Подписывай!

Та нахмурилась, вчиталась в ближайший к ней лист — он, на поверхностный взгляд, утверждал за Райтэном владение каким-то складом. Прищурив правый глаз — левый всё ещё был скрыт повязкой — Олив заперебирала бумаги.

В конце концов, до неё дошло, что большая их часть — это перечень некоего имущества. А меньшая — это брачный договор, который закрепляет за Олив в случае развода ровно половину этого имущества.

Не то чтобы Райтэн был настолько богат — но он был настолько скрупулёзен. В своём стремлении сделать всё наилучшим образом он реально перечислил вообще всё, чем владел, включая опись того хлама, который он когда-то сгрёб с лесопилки и который до сих пор, невостребованный, пылился на арендованном чердаке в Аньтье.

Его порыва Олив не оценила. Разобравшись, что именно ей пытаются втюхать на подпись, она глубоко вознегодовала, смертельно оскорбилась, ужасно обиделась, отбросила от себя бумаги и воскликнула:

— Я что, по-твоему, аферистка какая-то?!

Заморгав от неожиданности, Райтэн застыл, пытаясь понять, что опять не так. Этой ночью он сообразил, что опять забыл о брачном договоре — надо же было так! — и решил, что обида Олив растёт именно оттуда. Мол, без договора брак какой-то не совсем настоящий. Поэтому, конечно, с раннего утра он рванул исправлять свою оплошность. Но чем же она недовольна теперь?..

— Почему — аферистка? — аккуратно уточнил он, надеясь разжиться подробностями.