Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Лата была подобна полю, оживающему с приходом дождя и ночи, когда проливает на нее свой свет взошедшая луна. Когда-то непостижимая апсара обернулась юной девушкой, невинно и мирно смотрящей себе в душу, словно зачарованная сияющими гранями счастья.

Я смотрел на нее, отказываясь верить, что все происходит наяву. Золотистая стройная фигура, полная покоя и движения, налитая тугой, прозрачной силой, казалась порождением самой богини зари. Созерцая ее, я ощутил непередаваемую полноту собственной жизни, в которой прошлое не имело значения, будущее было чревато угрозой, но мне впервые хватало настоящего. Мне ничего не было нужно, кроме этого солнечного счастливого сегодняшнего дня, неустойчивого и трепетного, как дымок благовоний. Глядя в обращенные на меня глаза Латы, я узнавал в ней ту же полноту чувств.

Именно тогда мы и достигли наивысшей степени взаимного воплощения. Покоем были объяты сердца, и в мирной молитвенной созерцательности пребывал разум. Мы осторожно скользили вдоль грани, отделяющей сон от яви, перетекая из сущности в сущность, постигая истинную реальность, лишенную образов, слов, света. Как белые лотосы расцветали мысли Латы на зеркальной озерной глади моего сознания. Они прорастали из глубины моей собственной сущности, были понятны и достоверны, как собственный опыт.

Пожалуй, только тогда я действительно понял, почему дваждырожденные, порицая любую привязанность, называют истинную любовь высшей ступенью свободы и постижения Атмана. Иногда смутное беспокойство закрадывалось в мою душу — достаточно ли прочно сидит на деревенском парне облик дваждырожденного. Думаю, что Лата проникла и в эти мысли, но тем безупречнее вела себя. Как и подобает добродетельной жене, она ублажала меня ласковыми речами и вкусными кушаньями, не переча ни в словах, ни в мыслях.

Чувствуя мои сомнения, она весело повторяла наставления Сокровенных сказаний: «Навеки смирив свои чувства, жена всецело посвящает себя служению мужу, ублажая ласками и речами, ловя каждое его желание». Слушая ее, я млел от удовольствия, хотя мы оба и понимали, что ни о каком «навеки» речи быть не может. Мы были захвачены потоком и ровным счетом ничего не могли изменить в своей жизни. Впрочем, этими мыслями мы не делились, наслаждаясь дарованным нам покоем.

Каждое утро я просыпался на ложе, застланном мягкой тканью, чувствуя рядом с собой гибкое, податливое тело супруги. Сад, окружающий наш дом, был полон птичьими трелями, шелестом листьев и изумрудными тенями. Лата просыпалась вместе со мной, словно от толчка. Ее открывающиеся глаза были неизменно полны радостным ожиданием счастья. Легко вскакивая с ложа, она протягивала обнаженные руки к солнцу, поднимаясь на носках, золотясь как струна, звучащая в унисон великой музыке Вселенной. Утренний ветер ерошил ее волосы, а потоки солнца окутывали все тело дивным сияющим ореолом. Восторг проснувшегося бытия наполнял нас кипучей искрящейся силой. И Лата изливала свое восхищение красотой окружающего мира в древнем гимне, посвященном богине зари. Серебряным звоном звучал ее голос в глиняных стенах нашего дома:

Алые кони в золотой колеснице!О, Ушас, когда сегодня сияниемТы растворишь врата дня.Прогони своим светом враждебность.О, щедрая дочь неба,Наградой достойная гимна.Ты идешь, пробуждая землю.По беспыльным небесным дорогам,По великим дорогам дхармы.

После утреннего омовения и еды мы спускались в сад, казавшийся прудом, наполненным до краев щедрой сияющей зеленью. Невод солнца не мог достать его сумрачного дна, цеплялся золотой сетью за длинные ветки манговых деревьев и ломкие листья пальм. А внизу, в глубине, недоступной солнечным лучам, в густых прозрачных тенях скользил ветер, невидимыми плавниками колебля алые, белые, фиолетовые цветы, ажурные листья кустов и тонкую трепещущую траву. Этот мир света и теней был полон мягким гулом бесчисленных насекомых, щебетом птиц, звоном ручьев. Иногда, повизгивая и треща от восторга, в зеленый омут сада ныряли длиннохвостые обезьяны. На верхних ветках степенно расхаживали большие попугаи с перьями самых невообразимых расцветок. Как ныряльщики за жемчугом, мы с головой погружались в зеленое колдовство сада, теряя представление о времени, и возвращались домой лишь тогда, когда закат, терпеливо разглаживая тени веток и листьев, вышивал прихотливый узор на глиняной стене веранды. Иногда эти тени казались мне символами и знаками, полными смысла. Но я тщетно пытался разобрать их колеблющуюся и ползущую вверх по стене загадочную вязь.

Лата следила с веранды за уходящим солнцем. А я любовался ею, впитывая глазами каждый изгиб ее тела, каждую черточку, каждую морщинку ее лица. Какие картины представали перед твоим мысленным взором, Лата? Видела ли ты наше будущее? Я так и не спросил тебя об этом ни разу. Но я часами рассматривал тебя: матовые тени под нежными скулами, светлый блик на округлой груди, гибкий стебель шеи. Как скряга, скрывающий в своих сундуках сияние драгоценных камней, я пытался спрятать в ларец своей памяти весь облик Латы. Я знал, что ветер времени когда-нибудь разлучит нас, сотрет остроту переживаний, размоет милый образ, придав ему обобщенность ликов небожителей на стенах храма. Но пока резец памяти шел без изъянов, и каждая черточка ее бесконечно дорогого лица сияла, как свежий надрез на мраморе.

Однажды у ворот раздался струнный перебор. Теплый густой воздух донес до нас слова песни чарана, воспевающего подвиги Арджуны в далекой горной стране, где могучее воинство богов под предводительством Шивы и Индры сторожат покой мира. Лата повернула ко мне сияющее лицо.

— Давай позовем чарана в дом. Пусть возродит он в наших сердцах золотой свет воспоминаний о чудесном и недоступном мире…

Я встал и пошел выполнять ее просьбу. Певец был молод, но оказался искусен во владении струнами. Устроившись поудобнее на циновках веранды, он запел, закатив глаза к небу, словно действительно черпал вдохновение из Высоких полей.

— Стойкий в обетах Арджуна, повинуясь приказу Юдхиштхиры отправился искать потаенные тропы в сердце гор. У бурного потока могучерукий, стойкий в обетах герой совершил омовение и, вознеся молитвы, застыл в неподвижности с сомкнутыми у груди ладонями. Несколько дней он умерщвлял плоть и смирял мысли, врастая ногами в тело горы, а внутренний взор его проникал все глубже в сокровенную суть собственного существа, пока не оказался у края пропасти, где уже не было ни богов, ни брахмы, а колыхался непроявленный первозданный мрак.

Однажды пред отрешившимся от своей плоти Арджуной вдруг возник Черный охотник, одетый в звериные шкуры. Герой принял его за дикого горца из племени киратов, обитающих в этих горах. Прервав созерцание, Арджуна схватился за оружие. Начался поединок. Кирата, смеясь, сбивал все стрелы в полете. Тогда оба противника сошлись в рукопашной, и непостижимая сила бросила Арджуну на землю. В изумлении он взглянул в лицо горцу, и гнев покинул его сердце. Тот, кого он принял за Кирату, стоял неподвижно, и ни капли пота не было на его челе, а в глазах сияли мудрость и сочувствие.

Арджуна ощутил великое блаженство и забыл о своих братьях, о прекрасной супруге, о потерянном царстве. Его душа рвалась к освобождению от ничтожных земных оков, и телесная оболочка уже не удерживала созревающее зерно духа. И тут в нем зазвучал голос, вопрошающий: «Ты обрел высшую участь. Тебя ждут иные миры, неиссякаемый источник наслаждения и счастья. Что проку тебе в оружии богов? Что проку в земной майе?» Огромным усилием воли Пандава стряхнул с себя наваждение и ответил Кирате: «О, владыка, не ищу я других миров, не жажду божественного состояния и уж подавно мирского счастья. Ведь, покинув своих братьев и не выполнив своей дхармы на земле, разве я буду достоин высшего предназначения?!» И ответил Кирата: «Ты сделал свой выбор. Пусть будет так».

Из бездонного неба над горными пиками к их ногам спустилась сияющая золотая колесница. Она была лишена коней, но оставляла за собой след бездымного пламени, как наши колесницы — шлейф пыли. Ее возничий по имени Матали по велению Кираты перенес Арджуну через вершины гор в дивный город Амаравати. Там не слепит солнце, там краски не теряют своей яркости. Нет там ни жары, ни холода, ни старости, ни скорби. Убранная цветами земля усыпана драгоценными камнями, светящимися собственным внутренним светом. Там встретили его небожители.

Арджуна не знал, как на самом деле звучали их имена и каковы их истинные лики. Может, это были боги, может, праведники, взятые с земли на небо. Он всем им воздавал почести, а они приветствовали его ласковыми словами, не размыкая уст. Были среди них и прекрасные женщины. Они являлись среди небожителей почти без одежд, и никто не замечал их чарующей наготы. Одна из них, чье обнаженное тело было окутано серебристым туманом, сказала, что ее зовут Урваши…