Всемирная история: в 6 томах. Том 3: Мир в раннее Новое время - Коллектив авторов История

Экосоциальная адаптация викингов в Арктике была основана на морском промысле и использовании ресурсов соседей — финнов и бьярмов, населявших побережье Баренцева и Белого морей. Халогаландец Оттар, один из первопроходцев Северного морского пути конца IX в., бил китов на море, собирал дань с финнов (саамов) и торговал с беломорскими бьярмами. Создаваемые северными викингами колонии играли роль перевалочных баз, торговых перекрестков и боевых форпостов, а методами «социальной экономики» были в зависимости от ситуации торговля, сбор дани или пиратство. Со своей стороны местные жители не только страдали от набегов викингов, но и прибегали к их посредническим и военным услугам: например, согласно саге, норвежский конунг Хальвдан защищал карел и покорял бьярмов.

Сходную картину протяженных миграций и роста вооруженности мореходов рисует археология Северотихоокеанского региона в эпоху туле (Х-ХІІІ вв.). Большие жилища берингийских китобоев, как и длинные дома скандинавов, могли быть как долговременными резиденциями, так и походными бараками. Не раз отмечалось, что развитие морского промысла способствовало формированию больших коллективов и учащению межгрупповых конфликтов, а также появлению военного культа и класса воинов. Охота на кита сродни морскому сражению и рождает идеологию господства над стихиями и пространством, легко переносимую на общественные отношения. Промысловая экспедиция китобоев, насчитывавшая от трех до восьми байдарных команд (30–70 мужчин), при случае превращалась в военную или пиратскую флотилию. По-видимому, дальние рейды за мигрирующими китами носили не только и не столько промысловый, сколько военно-колонизационный и торговый характер. Диапазон миграций морских кочевников Берингоморья охватывал как северные, так и южные моря (с чем связано распространение в Северотихоокеанском регионе и Арктике пластинчатых доспехов южного происхождения). Арктические эскимосы-мореходы создали обширную сеть колоний, вовлекая в торговые, военные и брачные отношения местных жителей, от предков юкагиров и чукчей на Западе до групп бирнирк и дорсет на Востоке.

Морские культуры сохраняли целостность до тех пор, пока насыщались импульсами из базовых очагов — Скандинавии и Берингоморья. Со временем этап колонизации сменился этапом развития колоний, и героика покорения пространств растаяла в обыденности налаженных отношений. Морские пути и берега, напротив, стали замерзать — теплый климат сменился к середине II тысячелетия н. э. «малым ледниковым периодом». Свою роль сыграло влияние южных цивилизаций Востока и Запада, предлагавшее устойчивые альтернативы ценностям северных элит. Основным фактором, приведшим к «остыванию» северных морских культур, было превращение кочевых морских дружин в оседлую элиту колоний. Ушли в прошлое боевые флотилии северных пиратов и китобоев, а вместе с ними корабли-драконы, трезубцы и большие общинные дома.

Первыми сошли со сцены викинги. С севера на их владения наступали льды, с юга — христианство. На Русском Севере они растворились в среде поморов, в Гренландии их колонии исчезли в XV в. Одновременно гренландские эскимосы переориентировались с морской охоты на промысел мускусного быка. Упадок китобойного промысла и, соответственно, культуры туле произошел в XIV–XVI вв. на всем арктическом пространстве от Гренландии до Чукотки; в центральной части канадской Арктики добыча китов прекратилась полностью. С XV в. большие поселения китобоев на мысе Крузенштерна уступили место разбросанным по берегу однокомнатным хижинам, жители которых вместо китов ловили рыбу. Колонии магистральных морских культур распались на локальные общины.

Зооморфное скульптурное изображение. I тысячелетие н. э. Эвенкский могильник (Чукотка) О Государственный музей искусства народов Востока, Москва

В Северотихоокеанском и Североатлантическом ареалах арктические мореходы не только осваивали морские берега, но и создавали цепочки речных колоний. Это вызывало развитие сухопутных, прежде всего зимних коммуникаций, а в целом — эффект транспортного резонанса, когда удвоенный потенциал путей по воде и суше обеспечивал устойчивость обширного социального пространства. Два вида транспорта подпирали друг друга, давая возможность протянуть сеть коммуникаций в отдаленные земли (например, восточноевропейские, уральские и чукотские тундры). В качестве наземного транспорта викинги предпочитали коней, эскимосы — собак. В Евразии альтернативой скандинавским лошадям и эскимосским собакам стали олени. Крупнейшие очаги арктического оленеводства — саамский, ненецкий и чукотский — находились в непосредственных связях с центрами морской культуры: тундры саамов и ненцев примыкали к «северному кольцу» викингов, тундры чукчей — к морским путям эскимосов-туле. Оленеводческие кочевья начинались там, где кончались морские, и были их сухопутным продолжением.

Оленеводство в Северной Евразии известно с раннего железного века и стало традицией, по меньшей мере, в четырех культурных ареалах — в Фенноскандии, на Урале, Алтае и Чукотке. Однако до середины II тысячелетия н. э. оно сохраняло значение вспомогательного средства охоты (олени-манщики) и транспорта. Крупные стада и соответствующие кочевые практики распространились в тундрах Евразии с запада на восток в XVI–XVIII вв.

Становление самого раннего, саамского очага крупно стадного оленеводства связано с влиянием культуры скандинавов. Уже первое описание североскандинавского оленеводства IX в. норманном Оттаром содержит признаки расширения его масштабов: ручные упряжные олени ценились и составляли статью «финской дани» наряду с пушниной, кожей морского зверя и птичьим пером; стадо в шестьсот голов скопилось у халогаландца из дани и предназначалось, вероятно, не столько для кухни, сколько для зимних военно-торговых экспедиций, в которые он мог ежегодно снаряжать до десятка купцов-воинов с проводниками и товарами; судя по всему, «самые знатные» саамские партнеры-данники, для которых не слишком обременителен был ежегодный налог в пять ездовых оленей, также располагали значительными стадами. В XVI в. в горных тундрах Северной Скандинавии кочевали саамы-оленеводы, потесненные южными соседями и двигавшейся на север государственностью с ее повинностями и налогами. В XVII в. крупностадное оленеводство распространилось в самоедских тундрах от Белого моря до Таймыра; несколько позже оно заняло ведущие позиции в восточносибирских тундрах у коряков и чукчей. За относительно короткий срок северные промысловики превратились в пастухов-кочевников, и основой тундровой экономики стало крупностадное оленеводство.

Эпоха морских кочевников в Арктике сменилась эпохой тундровых кочевников. Оленеводческая революция, прокатившаяся в середине II тысячелетия н. э. по северу Евразии от Скандинавии до Чукотки, была не только экономическим сдвигом, но и социальным потрясением, связанным с войнами и грабежами. Стартовой площадкой крупностадного оленеводства было использование домашних оленей в качестве товара и транспорта, в том числе для стремительных военных набегов на «боевых нартах». Некоторые поведенческие характеристики буквально роднят кочевников моря и тундры. Как некогда викинги захватывали друг у друга корабли, считая власть над морем залогом господства на земле, так за оленьи стада сражались со своими соседями ненцы и чукчи, сознавая, что именно олени дают ключ к обладанию тундрой. Тех и других оседлые жители называли пиратами и разбойниками. Те и другие славились необычайной подвижностью, воинственностью и тягой к торговле. Возможно, мореходы пробудили в тундровых охотниках вкус к торговле и войне, который со временем вызвал к жизни новые кочевые культуры.

Непосредственной причиной «оленеводческой революции» в тундрах Евразии нередко считается похолодание климата, способствовавшее быстрому размножению оленей; в качестве сопутствующего фактора рассматривается утверждение на Севере государственной власти, обеспечившее развитие торговли и ослабление межплеменных конфликтов. Особое внимание при этом уделяется узаконению российским государством частной собственности: в иных условиях «богач был бы очень скоро экспроприирован своими же сородичами. Кроме того, большое стадо оленей было бы объектом постоянных вожделений соседей, и роду богача пришлось бы почти бесконечно воевать».

В действительности становление кочевого оленеводства пришлось на начальный этап колонизации, полный войн, конфликтов и переселений. Собственно накопление больших стад было борьбой за власть в тундре — «войной за оленей». Вероятнее всего, не благоприятные, а кризисные социальные условия середины II тысячелетия н. э., вызванные экспансией государств, обернулись ростом миграционной подвижности и отходом туземцев в отдаленные тундры — «бегством в кочевники». Экологическим следствием внешнего политико-демографического давления было сокращение популяции диких оленей в результате перепромысла, социокультурным — военизация жизни, движение на окраины и даже за пределы освоенного пространства, рост стад и становление кочевничества как условия независимости и мобильности.