Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

class="p1">– Тише, – сердито прошептал мальчик, сверкнув чёрными глазами, напоминавшими своим блеском глаза маленького Васи Головнина. – Не пугайте птичку. Она вовсе не заблудилась и не подавилась. Она боится, чтобы мы не увидели, куда она полетит, и не украли её детей. Давайте все опустимся на пол и будем смотреть оттуда.

Дети быстро присели на корточки и прильнули к узорной деревянной решётке веранды, не отрывая глаз от птички. Но в это время над их головами раздался певучий голос матери:

– Что вы здесь делаете? От кого вы прячетесь?

В дверях стояла Евдокия Степановна. Морской бриз, проникавший сюда с берега, слегка шевелил её непокрытые волосы. Она смотрела на детей ласковым взглядом.

Евдокия Степановна Головнина была в расцвете своей красоты. Казалось, что этому чудесному июньскому утру не хватало только её.

Услышав голос матери, мальчик первый поднялся с пола и объяснил, что они тут делают.

– Не надо пугать птичку, – сказала Евдокия Степановна. – Её ждут дети, они хотят есть. Идите играть в сад. Я скоро приду к вам. А где же ваши флаконы с солью? Почему вы не нюхаете?

– Мы уже нюхали, маменька, как встали, – отвечал за всех мальчик. – А разве холера всё ещё есть?

– Всё ещё есть, – печально отвечала Евдокия Степановна. – Но идите играть и не думайте об этом.

Дети убежали. На веранду вошла горничная, девушка Аксюта, и стала накрывать стол к утреннему чаю. Евдокия Степановна спросила её с беспокойством:

– За ночь никто больше по соседству не умер?

– Ой, барыня! – отвечала девушка. – Соседей бог миловал, а вот там, – она указала куда-то вдаль по Петергофской дороге, – народ так и мрёт, так и мрёт, как мухи. За утро мимо нас провезли более десяти смолёных ящиков с холерными.

– Куда их везут?

– Люди сказывают, что за Петербург, на выгон, где полиция открыла новое холерное кладбище.

– У нас ворота заперты?

– Заперты, заперты, – подтвердила Аксюта. – Вчерась, как барин приехали из Петербурга, Тихон Спиридоныч запер их на замок, ключ повесил себе на пояс и никого с воли не впускал.

– Ветер с моря, – сказала Евдокия Степановна, тревожно переходя с места на место и нюхая какую-то соль из хрустального флакончика. – Это хорошо. Может быть, отгонит поветрие отсюда. А вы соль нюхаете в людской?

– Нюхаем, нюхаем, – нараспев отвечала девушка. – Только Тихон Спиридоныч не нюхает, говорит – я старый матрос, весь свет объездил, что мне холера! Мы с капитаном всякую холеру одолеем. А мы все нюхаем… Как же не нюхать, ежели вы приказали?

…В это утро Василий Михайлович долго не выходил к чаю. Хотя он и разрешил себе отдых на целую неделю и не собирался в этот день ехать в Петербург, но ему необходимо было просмотреть присланную с курьером вечернюю почту и сделать нужные распоряжения.

Видя, что Василия Михайловича к столу не дождаться, Евдокия Степановна налила в его огромную розовую чашку, вмещавшую два стакана, крепкого и душистого кяхтинского чаю, положила на тарелочку несколько его любимых бутербродов с холодной телятиной и сама понесла всё это на маленьком серебряном подносе ему в кабинет.

Несмотря на ранний час, Василий Михайлович, одетый по всей вице-адмиральской форме и застёгнутый на все пуговицы, сидел за своим письменным столом, как всегда заваленным картами и книгами на всех европейских языках, и внимательно читал лежавшие перед ним бумаги, делая на них краткие отметки или размашистые надписи с угла на угол цветным карандашом.

Увидев жену, он молча, ласково взглянул на неё, взял подносик, поцеловал её руку, ещё раз молча улыбнулся ей и снова углубился в работу.

Он спешил закончить просмотр бумаг не только потому, что в людской сидел верховой курьер из министерства. Он ожидал своего друга Петра Ивановича Рикорда, который только вчера вместе с Матюшкиным прибыл из Турции для доклада и сегодня должен был приехать на дачу.

Мысль о приезде друга детства, с которым они не виделись столько лет, невольно отвлекала Василия Михайловича от работы. Читая весьма важный доклад главного строителя о готовности к спуску на воду нового стопушечного корабля, на постройку которого, как и многих других кораблей, Василий Михайлович потратил столько трудов, сил и негодования на чиновничью рутину, восстанавливая Балтийский флот после страшного бедствия, постигшего его в наводнение, он не переставал видеть в своём воображении рядом с этим трёхдечным гигантом, обшитым медными листами, и маленького кадета Петю Рикорда, с печальной рожицей, с тяжёлым дыбинским сапогом на одной руке и с сапожной щёткой – в другой.

Это было более сорока лет назад, а фигурка маленького мальчика с печальными глазами стояла перед ним, как живая. Так ярки, несгораемы временем детские впечатления!

Теперь этот Рикорд уже вице-адмирал, командует эскадрой, разгромившей турок в Архипелаге, и прославился блокадой Дарданелл.

Торопливо закончив работу, Василий Михайлович, прежде чем оставить кабинет, достал из книжного шкафа пять томов своих сочинений, переплетённых в кожу, и принялся делать на титульных листах авторские надписи для своего друга.

Эти тяжёлые тома заключали в себе его записки о кругосветных плаваниях на «Диане» и «Камчатке», о его пребывании в японском плену, материалы по обследованию русских владений в Америке, труды по описанию Курильских островов и берегов посещённых им стран, географические исследования, описание главнейших кораблекрушений, имевших место в российском и иностранных флотах.

Он редко кому дарил свои книги. Скромность, доходившая порой в душе его до чрезмерных пределов, каждый раз сдерживала его руку.

До сих пор, с любовью отдаваясь науке исследователя, географа, теоретика русского морского флота и служа ему своими знаниями, энергией и отвагой, он всё же не решался признать за собой ту роль, какую признавали за ним моряки и учёные не только в собственном отечестве, но и в остальном мире.

Меж тем роль эта была поистине важна, в чём Василий Михайлович мог бы убедиться и сам на многих примерах.

Российская академия наук избрала его своим постоянным членом-корреспондентом.

Морские учёные общества Голландии и Англии почитали за честь вести с ним переписку.

Его называли первым русским капитаном, совершившим на корабле, построенном русскими мастерами, столь опасное кругосветное путешествие.

Он первый из учёных дал опись южной гряды Курильских островов, исправил карту и уточнил её.

Его именем были названы многие географические пункты: залив и пролив в восточной части Берингова моря, пролив между Курильскими островами Райоке[164] и Машуа, мыс в Северной Америке и гора на Новой Земле, к востоку от Маточкина шара[165].

В среде европейских учёных он был одним