Галерея женщин - Теодор Драйзер

что прозвучало в его беспечно-равнодушном тоне. Признаюсь вам как на духу: я встревожился. Шайб был моложе и красивее меня, многие девушки находили его привлекательным. Может быть, со временем Эмануэла обратит на него внимание? И что тогда? Для меня она будет навсегда потеряна. Возьмет да выйдет за Шайба – почему нет? И хотя ее догматизм и морализаторство претили мне, я был не прочь попытаться (каюсь!) – если бы только она соблаговолила проявить ко мне интерес – изменить ее, привить ей новое, более либеральное отношение к жизни. (Какова самонадеянность, скажете вы, и будете правы!) Ее красота действовала на меня неотразимо. Эта дивная, молочно-розовая кожа, мягкие шелковистые волосы, серо-голубые глаза… Сколько раз, любуясь ею, я снова и снова спрашивал себя, откуда у такой бесподобной красавицы такие абсурдные, отсталые представления. Случалось, мы с ней спорили, но в отличие от Швайба и некоторых других я никогда не позволял себе грубых выпадов и, памятуя о своей конечной цели, старался не выказывать своего полного неприятия ее нелепых идей. Изредка я даже туманно намекал, что одобряю ее сочинения, во всяком случае, не считаю их никому не нужной старомодной чепухой, хотя именно так и считал.

Время шло. Я виделся с ней реже, чем мне хотелось бы. Эмануэла вечно куда-то исчезала. Благодаря авторским гонорарам и, как я догадывался, финансовой поддержке родителей она могла путешествовать в такие места, о которых ни Швайб, ни я, да и никто из нашего окружения в то время не мог и мечтать: Европа, Новая Англия, южный берег зимой… Кроме того, она прекрасно вписалась в одну из модных литературных групп, объединявших широко востребованных, напыщенных, самодовольных интеллектуалов, – в любой культурной столице то одна, то другая подобная группа временно оказывается в центре общего внимания и созывает всех под свои знамена.

И вот примерно через год, когда я сам выбился в какие-никакие редакторы, кто бы вы думали разыскал меня, вернее мой журнал, чтобы прощупать возможность опубликоваться в нем? Эмануэла! Ну и… Журнал уже пользовался известностью, и кое-что из предложенного ею меня устроило. Итог: очень скоро, впервые за все наше знакомство, у нас сложились теплые дружеские отношения. А поскольку в городе постоянно случались разнообразные литературные и художественные собрания, которые я теперь регулярно посещал, мы с ней то и дело сталкивались. Скажу больше – начистоту так начистоту: нередко только потому я и шел куда-то, что надеялся увидеть ее, в расчете мало-помалу сойтись с ней поближе. Да, время шло, но ее красота по-прежнему пленяла меня. На мое несчастье, она была слишком респектабельной и преуспевающей, слишком плоть от плоти сотворившего ее мира, чтобы обратить на меня какое-то особое внимание, тогда как я не оставлял попыток увлечь ее собственной персоной. Ее воспитание, образованность, неподдельный интерес к искусству и философии вкупе с ее природным очарованием не давали мне покоя. Но с ее стороны я всегда ощущал какую-то уклончивость, порой с оттенком неодобрения и внутреннего протеста, порой с инстинктивным желанием отгородиться, словно она чего-то боялась. Это беспокоило и – что греха таить – злило меня. Ведь бывали мгновения, когда мы с ней неожиданно встречались, или танцевали, или просто разговаривали, – бывали мгновения, когда ее глаза внезапно озарялись теплотой и близостью. Я видел это так явственно, что в голове у меня вспыхивало: я ей нравлюсь (или могу понравиться). Иногда мне даже мерещилось нечто большее – как будто она вот-вот откроется для настоящего чувства. В такие мгновения, признаюсь, я становился чересчур порывист и настойчив, у меня с языка сам собой слетал непрошеный комплимент – и в ту же секунду она преображалась. Прежняя, чисто рассудочная холодность вновь брала в ней верх, словно предыдущее мгновение, согретое необычным теплом и расцвеченное яркими красками, лишь приснилось мне. Я видел, как минутное чувство затухает в ее глазах, и душу мне сковывал холод. Этого было достаточно, чтобы потом я неделями избегал ее.

В конце концов мне осточертела игра в кошки-мышки: сколько можно ловить призывные сигналы и получать по носу! «Все, с меня хватит! – сказал я себе. – Что толку стучаться в закрытую дверь? От нее ничего не добьешься. Люб я ей или не люб – ей решать. Пусть сперва сама в себе разберется. Я так больше не могу – и не буду!» И я действительно постарался исчезнуть с ее горизонта. А что же она? Почуяв перемену в моем настроении и, вероятно, укоряя себя за это, она месяцами – иногда по полгода – не трогала меня, но потом случайная встреча вновь сводила нас, и все повторялось один в один вплоть до следующего расставания.

Однако я не мог не отметить, что замуж она почему-то все не выходит – при ее-то сногсшибательной внешности! Впрочем, отдавая должное ее красоте и уму, многие считали ее холодной. Мункхоф, по старой памяти поддерживавший связь и с ней, и со мной, сказал мне:

– Как хочешь, а с Эмануэлой что-то не так. Она либо фригидна, либо витает в облаках, либо не знаю что еще. Невозможно понять, почему такая красотка все еще не замужем и даже ни с кем не завела роман! Это противоестественно. Честно говоря, я всегда думал, что она сойдется с Шайбом.

Его слова резанули меня. Опять Шайб! Мой старый (хотя и помоложе меня) соперник. При всей моей расположенности к Шайбу, сама мысль о его интересе к Эмануэле или о ее интересе к нему была невыносима. Оставалось успокаивать себя тем, что он уже упустил свой шанс, равно как и я.

И все-таки месяца три или четыре спустя судьба распорядилась самым неожиданным образом, и это затронуло всех нас – его, Эмануэлу и меня. Должен сразу сказать, что Шайб, точно так же как Эмануэла, на протяжении всего описанного времени играл в моей жизни чрезвычайно важную, ключевую роль. Я безмерно восхищался им и, наверное, любил его. Какой блестящий, кристально ясный ум! Какое беспощадное и вместе с тем живое, многоцветное, зеркально правдивое отражение жизни, о чем бы он ни писал – об искусстве, литературе, людях, событиях. В коммерческом, материальном, практическом отношении (как вам больше нравится) он вечно был на мели – его сочинения почти не продавались. Соответственно, ел он от случая к случаю и одевался во что