Галерея женщин - Теодор Драйзер

Неужели ей совсем неведомы страсти или хотя бы смутные томления, которые – при всей решимости не замечать похотливого сатира, сидящего внутри каждого из нас, – открыли бы ей глаза на то, что движет нами прежде всего? Мне не верилось, что она настолько закостенела в своем выхолощенном понимании добра, истины и красоты. Но если послушать ее, выходило, что так и есть.

Среди тех, кто пристально наблюдал за ней и нередко отпускал по ее адресу критические замечания, – втайне, готов поспорить, восхищаясь ею, – был Эрнест Шайб (назовем его так), молодой писатель из Дакоты, исключительно талантливый и полный надежд добиться славы в Нью-Йорке. С годами он повредился в рассудке, и эта трагедия, разворачиваясь у меня на глазах, произвела на меня тяжелейшее впечатление. Но тогда он и отчасти Эмануэла входили в группу молодых дарований, вращавшихся вокруг художника по имени Мункхоф, жизнелюбивого, энергичного уроженца Запада, который обосновался на Вашингтонской площади и стал центром притяжения для людей самых разных устремлений – иллюстраторов, драматургов, архитекторов, редакторов, поэтов, – скорее подающих надежды, чем уже состоявшихся.

Шайб заинтересовал меня прежде всего своей поэтичностью, которая в его случае удачно сочеталась с общим реалистическим подходом. Иными словами, это был один из тех редких, ярких цветков, что нет-нет да и рождаются из нашей почвы и нашего света вопреки общей довольно-таки сумеречной и материальной направленности американского искусства. Совсем юный, во многом еще несмелый – но такой очаровательный, романтичный! – он тем не менее, вслед за Бальзаком и Мопассаном, превыше всего ставил реальность, неприкрашенную правду жизни. Столкнувшись с холодно-пуританскими взглядами упомянутой девицы, он, то ли из чувства протеста, то ли очарованный ими, потянулся к ней, хотя иногда (возможно, из-за ее равнодушия) высказывался о ней пренебрежительно.

– Какой из нее писатель! – язвительно бросил он мне в дверях после очередной нашей сходки – после того как Эмануэла, по всей видимости, пресекла его попытку приударить за ней. – О чем она собирается писать? О людях, которые живут какой-то выдуманной ею жизнью? Думает, люди, реальные люди скажут ей за это спасибо? Как бы не так!

При всей своей неопытности Шайб твердо верил, что настанет день, и очень скоро, когда засилью вездесущего романтизма придет конец и восторжествует честное и правдивое отображение жизни.

Несмотря на его прогноз, Эмануэла делала успехи, тогда как ни он, ни я не могли похвастаться тем же. Красавица Эмануэла обладала практической сметкой и бойко кропала всевозможные познавательные и поучительные статейки, раскрывающие прогрессивное развитие мира в самых разных областях. В тогдашних газетах и журналах они шли нарасхват. Не меньшим спросом пользовались ее слащаво-пуританские любовные истории, которые Эмануэла считала подлинным реализмом: какой-нибудь прекрасной души человек – обычно папаша, или мамаша, или сестрица, или братец (нужное подставить) – в правильный момент совершает правильный поступок и тем самым выручает кого-то из беды, – драматический накал и моральное удовлетворение читателю гарантированы.

Однажды теплым солнечным деньком в мастерской Мункхофа на Вашингтонской площади, устроившись возле окна с видом на эту самую площадь, Шайб погрузился в чтение чрезвычайно популярной в то время газеты «Сатердей ивнинг пост». Внезапно он вслух чертыхнулся и швырнул означенный печатный орган на пол.

– И кто же это не угодил нам сегодня? – невозмутимо поинтересовался Мункхоф, отступив на шаг от мольберта, чтобы взглянуть на почти законченный этюд.

– Какая же она дура! – воскликнул Шайб, не уточнив, о ком идет речь, хотя к тому времени мы уже понимали, что он имеет в виду Эмануэлу и ее свежую публикацию. – Писать такую чушь! Благородный друг семьи спасает непутевую девицу от самой себя – и как! Парой добрых слов! – Он ногой отпихнул газету подальше.

– То есть ты отказываешься верить в благие намерения добрых друзей касательно непутевых девиц, – подытожил Симондсон, молодой редактор.

Шайб промолчал.

– Эрнест просто завидует Эмануэле, – вставил Мункхоф. – Ее печатают в «Пост», а его нет. – И он обидно рассмеялся.

– Слушайте, вся ваша братия у меня вот где сидит! – надулся Эрнест. (Он подразумевал редакторское племя.) – Журнальная политика ни к черту не годится – сплошная профанация. Всем подавай какую-нибудь глупую банальность на потребу обывателям, и любой болван, готовый поставлять вам эдакую жвачку, будет напечатан. – (Симондсон встал и от лица своего профессионального цеха отвесил поклон.) – Вот откуда ее гонор и уверенность, будто она знает, как устроена жизнь: ее печатают! – Он презрительно скривил губы.

– Погоди, Шайб, только одно слово! – театрально взмолился Мункхоф, увидав, что Шайб сорвался с места и того гляди выскочит за дверь. – Прости, но если бы она была мила с тобой, ты судил бы ее так же строго?

– Идите к черту! – огрызнулся Шайб и вышел вон.

– С ним все ясно: он от нее без ума, – изрек Мункхоф, тонкий знаток homo sapiens. – Иначе не был бы так повернут на ней.

Если хотите знать, меня его вердикт больно задел. Интересовал ее Шайб или нет, но меня она очень даже интересовала, и я уже лелеял смелую мечту о трудновообразимой на тот момент дружбе с ней.

– Она, бесспорно, хороша собой, и, наверное, это помогает ей расположить к себе любого босса при первом знакомстве, – пустился в рассуждения Симондсон, воспользовавшись отсутствием Шайба. – Но если бы в ее материалах не было ничего стоящего, их никто бы не печатал.

– Стоящего по меркам массовых изданий, – поддел его кто-то (возможно, я сам).

– Шайб так смешно дергается, – равнодушно заметил Мункхоф, – когда ему говорят, что он просто-напросто пишет хуже, чем она. Но так или иначе, теперь мы нечасто будем видеть ее. Кто-то сказал мне, что Эмануэлу приняли в клуб А. и Национальный клуб искусств. Думаю, ей теперь не до нас.

И тут я заметил Шайба, который неожиданно вернулся – кажется, что-то забыл. Услыхав эту новость, он на мгновение замер и быстро взглянул на Мункхофа. «Неужели?» – обронил он и двинулся дальше. Но в его взгляде мне почудилось много больше того,