Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

постоять рядом с ним неподвижно несколько минут, изгнать все посторонние мысли из головы, а затем начать танцевать. Она очень удивилась, так как он всегда считал импровизацию нехудожественной. Он заверил ее, что на этот раз все будет по-другому. Вацлав гипнотизировал ее. Ромола, всегда интересовавшаяся психологическими экспериментами, была хорошим объектом для гипнотизера. «Какое-то время спустя, — пишет она, — я принималась танцевать, странно зачарованная раскосыми глазами Вацлава, которые он почти закрывал, словно хотел отгородиться от всего, кроме моего танца. Когда я заканчивала, он говорил, что я с большим мастерством исполнила все партии его только что сочиненного балета…» Ромола не осознавала, что она танцевала, и каждый раз, когда заканчивала работать таким образом, ей казалось, будто она выходит из транса, и присутствие окружающих раздражало ее. Когда она спрашивала о том, как он намеревается ставить свой балет, Вацлав не отвечал, а погружался в длительное молчание. Таким образом первый набросок последнего балета Нижинского «Les Papillons de nuit» [379], так он называл его, был исполнен его женой в бессознательном состоянии и в присутствии одного лишь балетмейстера.

Нижинский решил, что если не сможет вернуться в Россию, то создаст свою труппу в Париже и пригласит туда Мясина. Он попросил Ромолу, когда-то стремившуюся стать Вазари и хроникером искусства своего времени, записать его художественные воззрения.

Они решили как следует отпраздновать первое мирное Рождество.

«24 декабря прошло в лихорадочных приготовлениях. Огромную ель, доходившую до потолка, внесли в гостиную и поместили у камина. Мы сами пышно украсили ее игрушками, конфетами, серебряными орешками и гирляндами, а на верхушку Вацлав водрузил сверкающую серебряную звезду. „Елка для Кирочки“. Он окинул дерево критическим взглядом — оно получилось таким нарядным, как он хотел.

С большой радостью мы готовили эту елку. Вацлав помогал мне заворачивать в серебряную фольгу подарки для каждого из слуг. Он вспомнил о многих ребятишках и больных в деревне, и мы вместе обошли их и вручили подарки.

Рождество было мирным и счастливым. Кира широко открытыми глазами смотрела на прекрасную елку, которую татака (так она называла отца) зажег для нее. На следующее утро я долго спала, но меня разбудила горничная, она была белая как полотно и дрожала. „О мадам, я вошла в гостиную и увидела, что елка упала на пол. Это плохая примета“. Я вздрогнула. „Femmka, c’est betise[380]; просто елка потеряла равновесие, так как с одной стороны была тяжелее нагружена. Но не понимаю, почему это произошло, я так тщательно ее наряжал“. Мы спустились посмотреть — дерево лежало на полу, серебряные орехи рассыпались, а серебряная звезда раскололась пополам. Мы подняли упавшую елку, привязали, и я постаралась забыть об этом инциденте».

Несмотря на безмятежную жизнь с женой и ребенком в уютном доме среди гор, душа Вацлава пребывала в смятении, его охватил водоворот вопросов, на которые он не находил ответа. В чем смысл жизни? Для чего он родился? Почему Бог допустил войну? У него не было регулярной привычной профессиональной работы в репетиционном зале или на сцене, которая помешала бы подпускать к себе мрачные мысли. Скучал ли он по матери, по сестре, по России? Жаждал ли вновь обрести покровительственную любовь Дягилева? Тосковал ли по балету, по публике, по аплодисментам? Милые пустяки повседневной жизни стали казаться бессмысленными и идиотскими. Во время долгих одиноких прогулок или длительного ночного бдения перед ним открывались бездны.

Его мозг был постоянно загружен работой. Он изобрел очиститель лобовых стекол автомобилей и незатупляющийся карандаш. Он обдумывал проблемы механики и пытался упростить систему записи хореографии, накупил множество красок и пастелей. Но вся эта умственная деятельность не отгоняла мрачных мыслей. Иногда жена видела, как он стремительно бежал, что она считала вредным для сердца на такой высоте. Может, он пытался скрыться от того ужаса, который поселился в его мозгу?

Интенсивная деятельность приносила временное облегчение. Однажды в воскресенье решили всей семьей отправиться в Малойю. «Кира обрадовалась, — вспоминает Ромола, — и Вацлав казался очень счастливым в то утро». Но поездка не доставила радости, а Ромола впервые почувствовала, что возникла серьезная проблема.

«На поездку ушло около трех часов, мы с Кирой очень проголодались за время долгого пути. Дорога зимой стала ужасно узкой из-за снежных заносов, и кое-где едва удавалось разъехаться со встречными санями. Обычно Вацлав был отличным и осторожным возничим, но в этот раз он не пытался разминуться с встречными санями, а ехал прямо на них. Лошади пугались, и мы рисковали перевернуться. Кучера ругались, но Вацлав не обращал внимания. Кира кричала, а я умоляла Вацлава придержать лошадей, но чем дальше мы ехали, тем яростней гнал он навстречу приближающимся саням. Я прижала к себе Киру и ухватилась за борт, чтобы не выпасть. Я пришла в бешенство и сказала об этом Вацлаву. Он неожиданно посмотрел на меня жестким, металлическим взглядом, которого я до тех пор никогда не видела. Когда наконец мы добрались до постоялого двора в Малойе, я заказала обед. Нам пришлось ждать. Вацлав попросил, чтобы ему подали хлеба с маслом и макароны. „Ах, опять Толстой“, — подумала я, но не произнесла ни слова, только закусила губу. Кира с нетерпением ждала свой бифштекс, а когда его подали и она начала есть, Вацлав быстрым движением выхватил у нее тарелку. Она заплакала, я воскликнула: „Вацлав, пожалуйста, не начинай эту толстовско-костровскую чушь! Помнишь, как ты ослабел, держа себя на вегетарианской диете? Я не могу помешать голодать тебе, но не позволю вмешиваться в питание Киры. Ребенок должен есть нормально“. Я ушла с Кирой в другую комнату, и мы закончили обед вдвоем. Домой ехали молча, никто не произнес ни слова».

Вацлав решил заняться зимними видами спорта.

«Мы ходили на прыжки с трамплина, — пишет Ромола, — на бобслей и гонки „скелетов“ — тобоган, ездили верхом и катались на лыжах. На первом занятии Вацлав попросил инструктора показать, как надо тормозить при слаломе, и в то же утро стал делать повороты с выпадами. „Ну, этому джентльмену не придется делать много замечаний, — сказал инструктор, когда Вацлав съехал со склона. — Сразу видно, опытный лыжник“. — „Что вы! Он сегодня впервые встал на лыжи“. — „Удивительно, он так великолепно держит равновесие и сгибает колени как опытный спортсмен. Вы смеетесь надо мной“. Но меня не удивило, что Вацлав так хорошо катается, — прекрасная физическая подготовка помогала ему во всех видах спорта.

…Вацлаву пришлись по вкусу и гонки „скелетов“, хотя, на мой взгляд, они были слишком опасными, и я сказала ему об этом; но