Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Колеснет»? — удивился уполномоченный. — Ах, от слова «колесо», покатится колесом.
Сеть протянули по вершине бугра, и двое остались при ней, а остальные пошли прочесывать поле.
— Вы под большие листья заглядывайте! — кричал охотничий председатель. — Может, там затаился какой, пережидает.
Они ходили по междурядьям, хлопали в ладоши, шикали, свистели, а уполномоченный бил по своему портфелю. Портфель у него был из собачьей кожи — гладкий и блестящий, — и звук получался глухой, будто лаяла старая, больная собака. Крестьяне подбирали комья земли и швыряли их перед собой. Комья рассыпались в воздухе на песчинки, дождем барабанившие по капустным листьям, а крестьяне были похожи на сеятелей, только вот без лукошек.
Выйдя на другой конец поля, охотник решил опробовать свое оружие. Вставил патрон и выстрелил в воздух. Неоглядный простор равнины никак не откликнулся на выстрел.
— Не переводи зря порох, — сказал ему Цветан, ветфельдшер. Он единственный из всех шел, сунув руки в карманы, не орал и не швырял комков земли.
— Я своего пса зову, — как бы оправдываясь, сказал охотник. — Запропастился куда-то. Не видно и не слышно.
Пес действительно вскоре появился. Он виновато скулил, а морда его была в пыли — от поисков заячьих следов.
Сеть передвинули дальше, к кукурузному полю. На этот раз уполномоченный остался возле сети — под тем предлогом, что двоим тут не справиться. Но все понимали, что он просто бережет свой костюм.
— Разоделся, как лорд, — поносил его Цветан, когда они отошли на достаточное расстояние. — Прикатил в деревню в бостоновом костюме, сукин сын!
— Может, у него хуже нету, — сказал учитель. — У них зарплата знаешь какая?
— Две сотни! — сказал фельдшер. — Две сотенные каждый месяц, как часы.
— Да ну? — удивился крестьянин, который шел рядом. — Новыми?
— Нет, старыми! — насмешливо бросил Цветан. — Они — не тебе чета…
Они брели по кукурузному полю, свистели, подбрасывали ногами комья земли, потом им надоело свистеть, и они только загребали ногами землю. Наконец, показался край поля, и они вышли к сети.
Сеть стояла пустая и неподвижная. Дул ветерок, но сеть не шевелилась, потому что ячейки в ней были достаточно крупные, и ветер проходил сквозь нее, не нарушая ее покоя.
— Пустое дело! — опять заметил Цветан. — Ничего у нас не выйдет, пошли лучше отсюда.
— Выйдет — не выйдет, нам-то что? — сказал один из крестьян. — Не бесплатно, чай.
— Но платить-то не за что, — сказал учитель.
— Ну и не подряжали бы тогда, — сказал крестьянин, и лицо у него стало злым. — Раз подрядили, пускай платят.
— Разумеется, вам будет уплачено, — сказал, подходя к ним, уполномоченный. — По-моему, два трудодня — это немало. Разве на другой работе вы больше бы получили?
— Вот оттого наш кооператив и не может по-настоящему стать на ноги, — сказал учитель. — У него не касса, а решето: все утекает.
— Вы случайно не счетовод? — осведомился уполномоченный.
— Учитель, в начальной школе.
— До той поры, когда тебя переведут в среднюю, ты еще многое уразумеешь, — сказал ему ветфельдшер.
— Вы говорите, как люди, которые сомневаются в успехе нашего дела, — сказал уполномоченный. — А сомнение — наш главный враг.
— Все подвергай сомнению, — произнес Цветан. — Это не я выдумал.
Крестьяне посмеивались, довольные этой перепалкой. Им и прежде доводилось слышать, как ветфельдшер схватывается с гостями из города. Здорово у него это получается, потому что ему бояться нечего: единственный ветеринар на весь район! Выгони его, кто скотину лечить будет? Вон учитель, тот держится осмотрительней, потому что в окружном центре есть пединститут, и учителей начальных классов в селах — хоть пруд пруди.
— Да бросьте вы, — сказал председатель охотничьего общества. — Поищем-ка лучше местечко потенистей и поглядим, что нам жены положили в сумки.
И правда, полдня уже пролетело — солнце стояло в зените, — и подоспело время развязывать сумки. Устроились под грушей, выложили припасы, сидели, потягивали сливовицу из лимонадных бутылочек, пекли на костре брынзу, полеживали, и ни у кого не было охоты подниматься и вышагивать по полю, свистеть да швырять комьями земли в кусты.
Даже уполномоченный, у которого от сливовицы слегка шумело в голове, больше не заикался о том, ради чего они вышли в поле, остальные тоже об этом не вспоминали, и всем было ясно, что и эта перепись сойдет на нет, как сходили на нет другие грозы — мало ли их проносилось над селом! Громыхнет и заглохнет.
И останется лишь воспоминание о росистом осеннем утре, лилово-розовых огнях скумпии и голубых полосах капустных рядков, о голосах над безлюдным полем и о тех длинных, провисших пеньковых сетях, с которыми они ходили ловить зайцев.
Перевод М. Михелевич.
Йордан Попов
ВЕСЕННЯЯ ПРОГУЛКА
За несколько месяцев товарищ Милан Эдрев потерял все: аппетит, естественный цвет лица, нормальное давление, влечение к женщинам, ясный взор, спокойный сон, охоту поговорить. И как не потерять, когда времена года меняются, белоснежная зима вытесняет золотую осень, и вот уже стыдливая весна позванивает капелью, а он, Милан Эдрев, все пишет и пишет от темна до темна — отчеты, объяснения, доклады, сводки. Что не успевает сделать в отведенное время, заканчивает дома, что не успевает закончить дома, приносит на службу.
То ли разморила его весенняя истома, то ли просто все осточертело, Милан Эдрев не знал, но на этот раз у него опустились руки. Ему предстояло написать один отчет, две докладные записки, семь сводок и составить четыре анкетных листа.
Товарищ Милан Эдрев писал три часа, не поднимая головы от бумаг, на обед
