Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

советов самому себе, что надо и не надо говорить графу Солсбери, чтобы обеспечить успешную карьеру, венцом которой ему виделась должность лорда-канцлера; он учит себя, каким голосом, какой интонацией, в какой последовательности лучше всего излагать дело, важное лично ему. Искусство делания карьеры давным-давно хорошо известно, тогдашние сатиристы, критикуя придворные нравы, осмеивали все эти лукавые приемы, шахматные ходы на политическом поле. Новым здесь было то, что Бэкон с холодной рассудочностью и неожиданным цинизмом изложил эти правила на бумаге, как руководство к действию самому себе. Солсбери был его двоюродный брат по матери, но пока он оставался премьер-министром, Бэкону, несмотря на блестящий ум, исключительную работоспособность и теперь уже – в сорок с лишним лет – взвешенную осмотрительность и знание людей, надеяться на блестящую карьеру при дворе не приходилось; надо было тщательно продумать линию поведения, чтобы побороть сомнения Солсбери в политической пригодности кузена и его страх, что Бэкон может оказаться опасным соперником, ведь лучшее – враг хорошего, а Бэкон, безусловно, был лучший.

Солсбери умер в мае 1612 года – роковой год для Англии. Весной умирает премьер-министр, поддерживавший елизаветинские придворные порядки и традиции в царствование Иакова, в июне – Ратленд-Шекспир, в начале ноября – наследник престола принц Генри. Эта последняя смерть изменила ход не только английской, но и европейской истории, и по сию пору историки сомневаются, действительно ли наследный принц умер от тяжелой болезни или стал жертвой заговора. Перед смертью принц сжег все бумаги, которые могли бы на многое пролить свет. Именно в этом году, с уходом со сцены великих и таких разных людей, закончилась раз и навсегда эпоха, для которой еще имел смысл рыцарский кодекс чести, изложенный Пичемом в «Идеальном джентльмене». И еще в январе 1612 года в Праге умер император Рудольф Второй, чья смерть также стала переломным моментом для европейской истории.

Не хочу чернить Бэкона, но в первое десятилетие XVII века стала очевидно проявляться раздвоенность личности Фрэнсиса Бэкона. Пичем со своим обостренным нравственным чувством не мог этого не заметить.

Когда весной 1579 года девятнадцатилетний Бэкон вернулся домой в Англию – отъезд из Франции был вызван неожиданной смертью отца, – это был честный, романтически настроенный, очень образованный и полный энтузиазма юноша, верящий в свою звезду, в понимание и доброжелательность родных и близких, с которыми он расстался два с половиной года назад, будучи сыном всесильного, всеми уважаемого и любимого Елизаветой лорда-канцлера, а вернулся простым смертным, не имеющим ни титулов, ни денег, ни даже университетского звания. И почти четверть века жизни среди придворных интриг, в окружении завистливых, жестоких, часто не очень умных карьеристов, далеких от гуманистических идей, которыми был пропитан воздух Франции, осознание того, что без могущественного влияния близких к трону людей он навсегда останется «мастером» (дворянским сыном) Фрэнсисом Бэконом, научили его скрытности, изворотливости, вложили в уста лукавый, подобострастный язык, чем он, судя по письмам, пользовался виртуозно. Он хорошо знал слабые струнки человеческой души и благодаря своему изощренному уму умел теперь играть на них, преследуя личную выгоду, можно было бы сказать «чисто эгоистическую», если бы не тот очевидный факт, что одной из его жизненных целей, как он сам всегда писал, наиглавнейшей, было создание идеального государства под эгидой просвещенного монарха, где процветали бы науки и искусства, природа подчинилась человеку, не было бедных, больных, невежественных людей – утопия, описанная им в «Новой Атлантиде». А для этого надо было бы стать, самое меньшее, лорд-канцлером. В конце концов он им и стал, ненадолго: идеалистам, пусть даже с огромными политическими амбициями, подобные взлеты заказаны, для них они всегда кончаются плачевно.

Вернемся в первое десятилетие XVII века. В эти годы Бэкон не только без зазрения совести прокладывал потайные тропы для успешного взятия «командных высот» (читать его льстивые письма без жалости и отвращения невозможно, правда, надо делать скидку на эпистолярный просительный стиль той эпохи), но одновременно ушел с головой в ученые размышления, пользуясь отсутствием государственных дел. В 1605 году выходит его трактат в двух книгах «О значении и успехе знания, божественного и человеческого» на английском языке – всего только второе печатное издание. А ведь в 1605 году Бэкону было уже сорок четыре года; и еще он пишет несколько коротких, неоконченных, но, можно сказать, программных сочинений. В 1609 году публикует на латинском языке небольшой трактат «О мудрости древних», посвятив его двоюродному брату Роберту, графу Солсбери. И это все – за тридцать лет жизни в Англии после возвращения из Франции весной 1579 года, вызванного неожиданной смертью отца. Вот почему бэконианцы среди многочисленных печатных изданий того времени, которые отличаются особой глубиной мысли, обширностью познаний, блестящим слогом и, главное, идеей просвещения, но подписаны людьми, мало подходящими для авторства подобных произведений, пытаются найти те, что с большой долей вероятности можно было бы принять за сочинения Бэкона.

Приведу один пример. «The Arte of English Poesie» – одна из самых ранних литературоведческих работ елизаветинской Англии, приписываемая Джорджу Путтинэму, – упоминается почти в каждом современном труде о Шекспире, причем Путтинэм, как правило, называется ее автором. В недавно вышедшем «Путеводителе по английской литературе» об авторе сказано следующее: «Джордж Паттенэм – почти наверняка был автором “Искусства английской поэзии”, иногда приписываемого его брату Ричарду. Это критический трактат в трех книгах: “О поэтах и поэзии”, “О соразмерности” и “Об украшении”. (Любимый способ Бэкона так называть части произведения, см. его «Опыты» 1597, 1612 и 1625 годов, все эссе называются там конструкцией «of phrase», например «Of Studies». – М. Л.)…Во второй книге обсуждаются “изысканные пустяки” типа анаграмм, эмблем и девизов» [380]. А в английском «Словаре национальных биографий» не только дается подробная биография Путтинэма и его брата, который, по словам автора статьи, тоже может претендовать на авторство, но и высказано сомнение: оба брата, судя по их жизненным петляниям, как-то не очень подходят на роль сочинителей этой серьезной, свидетельствующей о глубоком знании предмета, книги. Издание было анонимное, но где-то кто-то тогда обмолвился, что автор – Путтинэм, и нынешние литературоведы, не все, разумеется, ничтоже сумняшеся, признают Путтинэма автором, хотя это очевидно противоречит здравому смыслу. Я не располагаю документальными свидетельствами, что в Англии существовал обычай подписывать книги чужим именем, кроме разве признания Бэкона, что ему нравится обычай древних, которые «ставили на свои произведения имена друзей» [381].

А вот с Францией дело обстоит иначе, там такой обычай существовал, чему имеются документальные подтверждения.

«М-ль Скюдери (1607-1701) не подписывала своих романов,