Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов

по составу свою советскую книгу, это “Дни человека”. Ее выпускал в Ленинграде мой второй любимый редактор, Сергей Шевелев. А в Москве вышли “Семь путешествий”. Мне было 39 лет. И на мне не было позора.

Сергей недавно позвонил и очень растрогал меня. Он сказал: “Андрей, мы с тобой одного года. И можем больше в этой жизни не встретиться. Ты мне обещал подарить вышедшую литературу”. И я отщепил от своих богатств “Империю в четырех измерениях” и “Пушкинский дом”. И вот когда я надписывал, почувствовал, как мне это легко делать. Как мне не жалко этих книг для него. Потому что такие у нас были приключения, столько он брал на себя, чтобы книга вышла. Каждая вещь должна была пройти через журнал, чтобы книга вышла. А журналы меня не брали. И начальница Сергея требовала, что если я даю что-то без журнала, то она будет это читать. И все упаковали, все было пройдено через журналы, кроме “Птиц”. Все, что я писал, было за пределами советской литературы и проходило со скрипом. Тихой сапой. В последний момент, обойдя с “Птицами” 12 журналов, я сдал их снова в первый, в который сдавал. От кого я брал командировку, чтобы их писать. В “Аврору”. И они вдруг пустили. Был там такой главный редактор Торопыгин. Он снабдил это предисловием биологов, послесловием философов, и в результате, с паровозиками, это было подписано и принято даже обкомом. Я прихожу в издательство и говорю, что вот, теперь все, “Птицы” выходят в журнале. И книга подписывается. Хотя я уже знаю, что опять выкинули моих “Птиц” из журнала. Бедных “Птиц” обвинили в идеализме. В них не было Мичурина и Лысенко. И мы с Шевелевым решили промолчать об этом. И книга выходит. Сигнальный экземпляр. И я помню картинку: вылетает из своего кабинета начальница Шевелева, Зоя, такая красная и разъяренная: “Что же вы мне не сказали, что у вас сняли повесть из журнала?” – “Не знали”. Это была нормальная, честная ложь. Какое право они имеют запрещать литературу?

Восемь с половиной

К 1978 году у меня было восемь с половиной книг. Половина – это книжка “Не считай шаги, путник”, в серии “Библиотека «Дружбы народов»”. Книга была сложена, кажется, из трех авторов. У меня там было три произведения. И эту книгу тиснули в Америке. Эту книгу подсмотрел Юз Алешковский, мой самый главный друг, в Штатах, у какого-то издателя, пирата. И взял его за локоть: “Ты у Битова тиснул книгу, гони пятьсот долларов”. Вот так он боролся за мои авторские права. Восьмой были “Уроки Армении”, вышедшие в Ереване.

В 1972 году у меня началось сотрудничество с редактором из “Молодой гвардии” Сергеем Шевелевым, и он выпустил книгу, где были “Уроки Армении” и “Колесо”. Кто-то из критиков, помню, написал, что с “Колесом” нужно еще поработать, чтобы его не сломать, а выпрямить…

“Пушкинский дом”

А тем временем варилась история с “Пушкинским домом”. Он самиздатом уплыл на Запад, вопрос был только в моем разрешении это печатать. И я пошел на это. Он вышел в Штатах на русском языке в 1978 году. Тогда же, когда вышел и Фазиль Искандер со своим “Сандро из Чегема”. Но я написал своему редактору, чтобы он придерживался версии, что рукопись пришла к нему через самиздат. И он придерживался. Так мне было легче пережить последствия.

Роман я пробовал печатать главами в СССР, приходилось редактировать. Например, дядя Диккенс у меня не сидел, а воевал, в журнальной редакции. За что я был тут же подвергнут либеральной критике тех читателей, которые читали меня в самиздате, где дядя Диккенс сидел. Дядю Диккенса я срисовал с друга семьи. Он умер, когда я был в армии. Всего-то было ему 63 года. Он был красавец, ловелас, офицер. Он и правда не сидел, а воевал, это я придумал, что он сидел. Но я не придумал тип. Я знал Домбровского, который сидел 15 лет, знал много об этих людях.

Потом “Пушкинский дом” вышел в Европе. Издатели просто ограбили меня. Но если бы там не вышел “Пушкинский дом”, судьбы бы не было. Может быть, в этом и хитрость – давать себя обманывать.

Разгром и переезд в Москву

После публикации на Западе “Пушкинского дома” в 1978 году меня перестали печатать. Я добил ситуацию “Метрополем”, сыграв в чужую игру в 1979 году. Меня не печатали 8 лет, до 1986 года. Поскольку я нигде никогда не работал, то приходилось туго. Кое-что капало как гонорар с переводов моих книг на другие языки. Еще мне друзья присылали какую-то технику, которую я продавал. В общем, перебивался с хлеба на квас. Тогда можно было жить на копейку, так жили все, дело нехитрое. От всего разгрома после “Пушкинского дома” у меня остался только автомобиль. С семьей я расстался и жил по мастерским друзей. Ну, все нормально.

Вообще, я заметил, с деньгами странная история. Их всегда получаешь не за то и совершенно случайно. Поэтому один из моих персонажей, жулик, изрекает такую истину: “Большие деньги зарабатываешь быстро, а маленькие – медленно”. Я заметил, что это действительно так. Большие деньги приходят и уходят, а маленькие очень правильно расходуются. Если ты беден, ты просто иначе живешь.

В Москву я стал переезжать с 1964 года. Причин было три. Во-первых, я уехал из болота, потому что питерский обком партии меня бы раздавил как червя. Во-вторых, в 1964-м я стал учиться на Высших курсах сценаристов и режиссеров, а там учились интересные люди. Резо Габриадзе, например, с которым мы дружим всю жизнь. Грант Матевосян, Рустам Ибрагимбеков. В-третьих, оставив свою первую семью в Ленинграде, я женился на москвичке Ольге Шамборант. Как хорошо сказал один прославленный питерский писатель, оба брака были удачны. А потом мне вдруг выдали квартирку в этом же доме, где я и сейчас живу. Я был “двухлетний” москвич, и мне выдали эту квартирку, полагая, что от этого счастья я не свалю на Запад. Я переехал из 28-й квартиры на третьем этаже рядом с Московским вокзалом в Питере в 28-ю квартиру третьего этажа неподалеку от Ленинградского вокзала в Москве. И продолжал жить между Питером и Москвой, в постоянных разъездах. Ездил на автомобиле, так дешевле. Перепуганная советская власть выдала мне даже дачу в Переделкине.

Проза. Попытка неверности

Несмотря на то что я учился на курсах,