Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс

будет задет, он найдет дюжину людей, готовых вмешаться с дружелюбной назойливостью между ним и всем тем, что может привести к неприятным последствиям. В целом, европеец чувствует себя здесь лучше, чем чувствовал бы себя перс в своем восточном костюме в западном городе. Несмотря на различие между нашими превосходным полицейским контролем и отсутствием какого-либо контроля вообще, он чувствует себя здесь лучше, чем китаец на улицах Нью-Йорка.

Тегеранский базар, хотя ничто не сравнится со всемирно известным базаром в Стамбуле, удивительно обширен. У меня сложилось впечатление, что я, в разное время, обошел его весь. Но, через несколько дней после моего посещения «трущобных» кварталов я заметил группу несущую покойника по проходу, который до сих пор не исследован, и я последовал за ними, чтобы попытаться присутствовать на персидских похоронах, и они прошли путь, по крайней мере, милю вдоль лавок, которые я еще ни разу не видел.

Я проследовал за несущими покойника по темным проходам и узким аллеям более бедного квартала, и, несмотря на их злобно сведенные брови, проник даже в дом, где они обмывали тело перед похоронами. Но здесь исполняющий обязанности муллы нахмурился с таким очевидным неудовольствием и отказался продолжать в моем присутствии, так что я был вынужден отступить. Квартал бедноты Тегерана представляет собой бесформенную кучу грязных жилищ и руин, улицы - узкие проходы, описывающие всевозможные повороты и углы между ними. Когда я выхожу из сводчатого базара, солнце уже почти садится, и музыканты на бала-ханах дворцовых ворот возвещают конец еще одного дня диссонирующими звуками древних персидских труб и колотят в полусферические котлы-барабаны. Эти музыканты одеты в фантастические алые мундиры, мало чем отличающиеся от костюма шута пятнадцатого века, и каждый вечер на закате они поднимаются на эти бала-ханы, и в течение часа дарят миру самую неземную музыку, какую только можно вообразить. Латунные трубы длиной около пяти футов, отвечающие усилиям человека с сильным дыханием, с дьявольским визгом бассо-профундо, полностью затеняют туманный горн Ньюфаундленда. Когда дюжина этих инструментов находится на пределе своего звучания, без какого-то намека на гармонию, это, кажется, отбрасывает гнетущую тень варварства на весь город. Эта закатная музыка, я думаю, пережиток очень давних времен, и она нервирует, как отчаянный вой древней Персии, протестующей против нововведений уводящих от величия и очарования ее старинной языческой славы, к сегодняшней несчастной эре правления мулл и зависимости национального существования от снисходительности или ревности других наций. Под воротами музыкантов выход на небольшую площадь, наполовину занятую квадратным резервуаром с водой. Рядом с этим водоемом установлена большая бронзовая пушка. Это огромный, громоздкая штука, совершенно бесполезна для таких людей, как персы, за исключением украшения или, возможно, чтобы помочь впечатлить массы представлением о неприступном величии шаха.

Это особый час молитвы, и во всех направлениях можно наблюдать, как люди, останавливаются во всем, что бы они ни делали, и становясь на колени на какую-то верхнюю одежду, снятую для этой цели, многократно касаются своими лбами земли, сгибаясь в направлении Мекки.

Пройдя под вторыми музыкальными воротами, я как раз вовремя добираюсь до артиллерийской площади, чтобы увидеть группу армейских горнистов, сформированных в ряд на одном конце, и группу мушкетеров на другом.

Как только эти более современные трубачи продолжают играть, рота мушкетеров напротив берет на караул, а затем музыка новых горнистов и хриплые, похожие на туманный горн, звуки фантастических труб на бала-ханах замирают вместе и одновременно и отдают должное отряду диких слонов. Когда громкое гудение прекращается, обычные шумы вокруг кажутся чем-то вроде торжественной тишины, и над этой сравнительной тишиной можно услышать голоса людей здесь и там над городом, кричащие зычными голосами: «Аль-лах-иль-все-ах»; Али Ак-бар.» (Бог самый великий; нет бога, кроме одного Бога!).

Мужчины сидят на крышах мечетей, а также на стенах и домах дворян. Голосистого муэдзина Шаха слышно сильнее всех остальных.

Солнце только что село. Я вижу снежный конус горы Демавенд, выглядывающий, видимо, из-за высокой стены казармы. Он только что приобрел характерный розовый оттенок, как это часто бывает на закате. Причина этого становится очевидной сразу после поворота на запад, потому что все западное небо пылает великолепным закатом. Закат, окрашивает горизонт в кроваво-красный цвет и распространяет теплое, богатое сияние над половиной небес.

Вечером будет полная луна, и гораздо более прекрасная картина, чем великолепный закат и розовая гора, ждет каждого, достаточно любопытного, чтобы выйти на улицу и посмотреть.

Кажется, что персидский лунный свет способен окружать самые обычные объекты ореолом красоты и смешивать вещи, которые сами по себе ничто, с такими невероятными прелестями, что простое случайное созерцание их вызывает волнение удовольствия, пронизывающее всё насквозь.

В Англии или Америке нет города такого же размера (180 000), но они могут похвастаться зданиями, бесконечно превосходящими что-либо в Тегеране. Деревья, которые есть в городе и вокруг него - ничто по сравнению с тем, что мы привыкли иметь у себя, и хотя ворота с их короткими минаретами и безвкусной облицовкой, безусловно, уникальны, они сильно уступают при тщательном рассмотрении. Тем не менее, люди, впервые наблюдающие в окрестностях одних из этих ворот спокойную лунную ночь и находящиеся в одной из арок или между минаретами, высекающими «прекрасную Луну», скорее всего, будут поражены удивлением от изумительного великолепия и красоты представленной сцены.

При нахождении на артиллерийской площади или короткой улице между площадью и фасадом дворца в лунную ночь можно испытать новое чувство красоты природы - мягкий, сдержанный свет персидской луны превращает безвкусные ворота, мертвые грубые стены, раскидистые деревья и фон снежных гор на расстоянии девяти миль в картину, которая навсегда останется в памяти.

По дороге домой я встречаю одну из женщин-миссионеров, что напоминает мне, что я должен упомянуть кое-что об особом положении леди ференги в этих мусульманских странах, где для женщине считается крайне неподобающим открывать свое лицо на публике.

Персидская леди на улицах окутана подобной плащанице одеждой, которая превращает ее в бесформенную и неприлично выглядящий мешок темно-синего хлопкового материала.

Эта одежда покрывает голову и все, кроме лица. Поверх лица надето белое покрывало из обычного листового материала, а напротив глаз вставлено продолговатое смотровое отверстие с открытой вышивкой, напоминающий кусок перфорированного картона.

Даже мимолетный взгляд не виден, если дама окажется красивой и склонной к кокетству, тогда ей удастся наградить вас мимолетным взглядом на ее лице, но мудрая и сдержанная персидская леди не позволит вам увидеть ее лицо на улице - нет, ни за что на свете!

Европейская леди с ее непокрытым лицом - загадка и предмет сильного любопытства,