Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

подавляющее большинство процитированных далее документов о беженцах в Москве и Московской губернии оказались выявлены мной впервые.

Первая волна беженцев из западных губерний достигла Москвы вскоре после объявления войны. Только с 12 (25) сентября по 14 (27) октября 1914 года через московские вокзалы прошли 33 502 беженца — в среднем по тысяче человек ежедневно[1479]. Для сравнения — до окончания 1915 года через Алатырь проследовало всего 44 тысячи беженцев[1480].

Как отмечалось ранее, численность прибывающих партий была сравнительно небольшой по сравнению с захлестнувшим Центральную Россию с середины 1915 года людским потоком. Тогда, по воспоминаниям современника событий, московского художника Л. Н. Хорошкевича, «осенью фронт встал. Москва переполнилась беженцами, польками из-под Ченстохова, Львова…»[1481]. Исследователь истории населения Москвы И. Н. Гаврилова оценивала массовость наплыва беженцев в город в 145 тысяч человек. По исчислению за 1915 год, к концу его в Москве находилось 141,5 тысяча беженцев[1482].

Дело их регистрации на местах было поставлено следующим образом. Еще 7 (20) августа 1914 года уездным полицейским управлениям адресовалось циркулярное предложение № 125 об учете прибывающих в зону их ответственности беженцев. Соответствующие рапорты должны были подаваться исправниками и полицмейстерами в первый стол канцелярии московского губернатора с периодичностью примерно раз в 2 недели.

Анализ этих документов, к сожалению, отложившихся в архивах далеко не в полном объеме, рисует следующую картину развития событий. В первые месяцы 1915 года до конца марта включительно в большинство уездов Московской губернии беженцев из регионов по соседству с театром военных действий почти не прибывало. На карандаш брались только отдельные беженцы, приискание жилой площади и работы для которых не создавало затруднений. Например, беженец из Варшавской губернии Ян Прувинский был трудоустроен на Мытищинском вагоностроительном заводе, а приехавший из Лодзинской губернии в конце февраля сельский учитель Иван Польковский за без малого 3 недели успел поработать в земской школе в Ивантеевке и устроиться рабочим на станции Лосиноостровская[1483].

Канцелярия губернатора перенаправляла уездным исправникам запросы организаций помощи беженцам о пребывании во вверенных им уездах тех или иных персон из числа беженцев и о том, «в какой степени каждый из них нуждается в выдаче единовременного пособия». Вплоть до мая 1915-го их имущественное положение в рапортах с мест в большинстве своем характеризовалось фразой «в помощи не нуждается». Не исключено, что уездные исправники не вникали надлежащим образом в условия жизни на новом месте каждого беженца или беженской семьи. Порой информация о вновь прибывающих в уезд запаздывала на месяцы — в частности, серпуховской уездный исправник докладывал об осевших на его территории с 15 (28) января по 1 (14) февраля в рапорте от 18 (31) мая. Составлялись рапорты порой абы как: общественным положением, наряду с «крестьянками» и «мещанками» могло служить «жена грузина».

Летом того же года количество беженцев в губернии еженедельно пополнялось сотнями, если не тысячами людей. Многие из них изначально прибывали в Москву, откуда перенаправлялись в один из уездов — в частности, именно таким был маршрут осевшей в Подольском уезде партии из 32 человек, ранее жителей Риги, Вильно, Лодзи, Радома, Варшавы, Брест-Литовска и т. д. Одновременно с этим отмечалось и выбывание отдельных беженцев, следовавших в Москву[1484].

Отношение высокопоставленного московского чиновничества к прибывающим в город беженцам иллюстрируют воспоминания уполномоченного Всероссийского союза городов Е. А. Никольского, сопровождавшего партию выходцев из Козениц Ивангородского крепостного района: «Наконец, после десяти дней путешествия рано утром мы прибыли в Москву. <…> Тотчас же по прибытии поезда я отправился к московскому губернатору. Оказалось, что он еще спал. Он долго меня не принимал и, наконец, принял. Нравоучительным тоном учителя с учеником он долго объяснял мне, что дело нашего устройства его не касается, и указал, что мне надлежит обратиться к градоначальнику.

Я поехал к градоначальнику. После долгого ожидания меня принял его помощник. Он выслушал, попросил подождать. Через два часа вышел и сказал, что градоначальник просил передать, что беженцы его не касаются, что не может ничем помочь и советует обратиться к городскому голове.

Я был у губернатора в восемь часов утра. Вышел от градоначальника около трех часов дня и узнал только то, что судьба 1 028 человек ни того, ни другого не касается. Я отправился в городскую управу.

Городской голова оказался в управе — опять просит очень вежливо подождать. Сижу я жду. Стрелки часов показывают пять часов вечера. На мою настойчивую просьбу, что у меня дело спешное, не терпящее замедления, дежурный чиновник отвечает, что в кабинете головы идет совещание, его присутствие там необходимо, а потому до окончания совещания он принять меня не сможет…»[1485].

Дабы попасть на прием к городскому голове М. В. Челнокову, Никольскому пришлось применить силу. В ответ на просьбу уделить внимание нуждам новых беженцев, не имеющих даже крыши над головой, Челноков попросил уполномоченного покинуть кабинет. Вышедший из себя Никольский «в каком-то исступлении начал истерически кричать, насколько я теперь помню, следующее:

— На всем пути с театра военных действий и здесь, в Москве, в сердце России, никому вообще — ни вашему губернатору, ни градоначальнику, ни вам, здесь сидящим, сытым, жирным и, видимо, довольным собой, — нет никакого дела до несчастных 1028 человек, сидящих в настоящее время в грязных товарных вагонах голодными, больными, с женами и детьми»[1486].

Ослабев из-за недоедания в пути до Москвы, он от волнения лишился чувств. Видимо, происшедшее впечатлило городского голову — он принес пришедшему в себя Никольскому извинения и пообещал принять вновь прибывших беженцев на попечение.

Власти оказались явно не готовы к такому вызову времени, впервые отреагировав на него только ближе к середине лета 1915 года. 1 (14) июля 1915 года Совет министров учредил должности главноуполномоченных по устройству беженцев на Северо-Западном и Юго-Западном фронтах. Ими стали члены Государственного совета князь Н. П. Урусов и С. И. Зубчанинов соответственно. Тогда же в структуре МВД появился и начал работать Отдел по устройству беженцев. Главноуполномоченные имели право выходить на представителей государственной и военной властей вплоть до губернаторов, министров и начальников снабжения фронтов. Для решения задач на местном уровне Урусов и Зубчанинов полагались на особоуполномоченных районов фронтов, отвечавших каждый за свой участок и организацию помощи беженцам на нем. Вопросы надгубернского масштаба могли быть подняты на областных совещаниях с участием правительственных лиц, представителей общественных организаций и Российского общества Красного Креста. На практике все оказалось сложнее, чем в теории: главноуполномоченные не справлялись. Координация с властями на местах хромала, ответственные за