Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

гордостью мы можем сказать, – говорилось в ней, – что для России прошло время угроз извне. России не страшны никакие окрики. Русское общественное мнение, с благоразумным спокойствием относившееся к поднятому за последние дни за границей воинственному шуму, было право: у нас нет причин волноваться. Россия готова! Русская армия, бывшая всегда победоносной, воевавшая обыкновенно на неприятельской территории, совершенно забудет понятие «оборона»… Русскому общественному мнению важно сознание, что наша родина готова ко всем случайностям, но готова исключительно во имя желания мира».

«Воинственный шум», о котором говорилось в этой статье, был вызван сообщением петербургского корреспондента Kölnische Zeitung (2.III—17.II), доказывавшего, что Россия готовится к войне и будет готова к ней осенью 1917 г. Статья «Биржевых Ведомостей», которую общий голос (как оказалось, основательно) приписал военному министру Сухомлинову, вызвала шумную радость во французской печати; в германской же воцарилось недоброе молчание.

Успокоительные статьи официозов – «России» и Norddeutsche Allgemeine Zeitung – произвели после этого мало впечатления, как и речи представителей дипломатического ведомства – фон Ягова и С. Д. Сазонова, которые – один в рейхстаге, 1 мая, другой в Гос. думе, 10 мая, говорили о неизменности русско-германских добрососедских отношений и о вреде несдержанности в газетной полемике между странами. «В Германии – расхождение между правительством, полным разумных намерений, и общественным мнением, обуреваемым страстными порывами», – замечал обозреватель Revue des deux Mondes (15.V.1914).

И. Л. Горемыкин после своего назначения на пост премьера сообщил председателю Гос. думы Родзянко, что он желает «сдвинуть законодательство с мертвой точки». 1 марта под его председательством состоялось совещание представителей всех партий, кроме крайних левых, по вопросу о новой большой военной программе. Но думские круги оставались настороженными и недоверчивыми. То их волновал вопрос о депутатской неприкосновенности (привлечение к суду депутата Чхеидзе за оскорбление величества, допущенное в думской речи[214]); то возникала тревога из-за того, что при опубликовании одного закона было произведено редакционное изменение заголовка в принятом палатою тексте. Сенсацию вызвало заявление И. Л. Горемыкина о том, что запросы могут предъявляться только к отдельным министрам, а не к председателю Совета министров (хотя формальную правоту премьера никто не отрицал).

В марте на рижских и петербургских заводах, изготовляющих резиновые изделия (а затем и на других), стали наблюдаться массовые заболевания работниц, выражавшиеся в тошноте, судорогах, обмороках. Так, на заводе «Треугольник» за шесть дней было отмечено свыше трехсот случаев, на табачной мануфактуре – за четыре дня свыше полутораста. Смертных случаев при этом не было ни одного.

Печать забила тревогу; в Думу были внесены запросы. Правые высказывали предположение, что это революционеры устраивают «химическую обструкцию», и в Гос. думе происходили бурные сцены. Заболевания вскоре совершенно прекратились. По-видимому, первые случаи объяснялись духотой и испарениями резины, а затем действовала психологическая зараза. Но эта «эпидемия» послужила поводом для многочисленных забастовок протеста[215].

Вообще забастовки становились все более частыми: петербургские рабочие бастовали по поводу не понравившейся им речи тов. мин. внутренних дел о ленских событиях, по поводу конфискации номера газеты «Правда»; на 1 мая работу прекратили почти все заводы.

22 апреля «Правда» праздновала двухлетие своего выхода (ее несколько раз закрывали, но она тотчас выходила под другими названиями). На заводах производили сбор в «Фонд рабочей печати». В этот самый день крайняя левая Гос. думы по поводу первого выступления И. Л. Горемыкина устроила обструкцию. Группа в двадцать человек начала стучать пюпитрами и громко кричать, и скандал прекратился лишь после того, как 21 депутат (с лидером с.-д. Чхеидзе и лидером трудовиков, молодым адвокатом Керенским во главе) были исключены на пятнадцать заседаний. Горемыкин обратился к Думе с кратким приветствием: «Положение мое самое простое, оно заключается в совместной и дружной с вами работе… чтобы каждый из нас мог, в пределах начертанных ему законами обязанностей, посвятить свои силы служению родине».

Гос. дума отнеслась к новому премьеру сдержанно, а речь министра внутренних дел Маклакова встречена была недружелюбно; при обсуждении сметы его ведомства думское большинство впервые прибегло к демонстративному отклонению кредитов. Зная, что по закону в случае отклонения кредитов остается в силе цифра прошлой сметы, думские партии решили отвергнуть все повышения кредитов по смете министерства внутренних дел. В их числе были кредиты «на наем и содержание помещений в губ. городах». Правый октябрист Танцов указал, что это невыгодно отразится на земских сметах; земец-октябрист Стемпковский, признавая этот факт, возразил, что зато это «заставит министра призадуматься». Кредит был отклонен большинством 159 против 147 голосов. Но когда было предложено отклонить кредит на землеустройство в польских губерниях – поляки голосовали с правым крылом, и кредит был спасен. Так и в Четвертой Думе могло случиться, что решение зависело от польских голосов…

Среди депутатов, исключенных за обструкцию, был с.-д. большевик Малиновский, состоявший с 1910 г. на службе в тайной полиции. Он пользовался доверием Ленина и был членом Центрального комитета партии; через него министерство внутренних дел было хорошо осведомлено о планах большевиков. Но его резкие агитационные речи в Гос. думе возмутили нового тов. мин. внутренних дел Джунковского, который решил прервать с ним сношения и сообщил М. В. Родзянко об истинной роли Малиновского, которому, разумеется, пришлось сложить депутатские полномочия и уехать за границу.

Ленин долго отказывался признать, что Малиновский был агентом полиции; «Правда» объясняла его уход нервным переутомлением и порицала его за недостаток выдержки. Меньшевики, наоборот, злорадствовали. С этого момента правительство утратило свой главный источник осведомления о внутренних делах партии большевиков.

Так как правительство взяло курс в сторону трезвости, общество стало относиться к этой проблеме с иронией. Дума отвергла кредит в 300 000 р. на субсидии обществам трезвости. «Если хотите трезвости, – провозглашал Ф. И. Родичев, – добывайте свободу!» Когда в виде опыта винные лавки в Петербурге были закрыты на второй и третий день Пасхи – рабочие на многих заводах объявили забастовку, «так как вследствие закрытия мест продажи спиртных напитков в предшествующие два дня они лишены были возможности привычным образом провести праздничные дни».

Тем не менее министр финансов Барк уже в апреле мог сообщить, что за последние месяцы вынесено 416 приговоров сельских сходов о закрытии винных лавок. Деревня отозвалась на кампанию в пользу трезвости совершенно иначе, нежели город.

Соотношение партий в Думе оставалось неопределенным, прочного большинства не было. При резком столкновении октябриста Н. П. Шубинского с П. Н. Милюковым думское большинство исключило лидера к.-д., но против исключения Шубинского получилось большинство в три голоса. Председательствовавший в этом заседании прогрессист А. И. Коновалов вышел из президиума, и на его место (303 голосами против 11) избран был товарищем председателя Гос. думы октябрист А. Д. Протопопов.

В одном из своих последних заседаний (10 июня) Дума, при закрытых дверях, полностью приняла военную