Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Как и многие такие романы, «Рассказ о сэре Топасе» написан особым стихом — доггерелем (doggerel). В данном случае это ямбы, порой очень близкие дольнику, с неравностопной строфой (здесь есть четырехстопные, трехстопные и даже одностопные строки) и с так называемыми хвостовыми рифмами (tail-rhymes), которые обычно использовались в шуточных жанрах. (По аналогии доггерелем стали также называть всякий ковыляющий, плохой стих).1735

Большинство таких рыцарских романов имело строфы, насчитывающие двенадцать строк. У Чосера их только шесть, как в первой части «Бевиса из Хэмптона». Первые строфы «Рассказа о сэре Топасе» рифмуются по схеме aabaab или aabccb и состоят из четырех и трехстопных строк. В конце рассказа поэт использует также и одностопные строки, как в «Сэре Тристраме», в четырех случаях добавляя лишние три строки с разными рифмами. Как полагают исследователи, такое метрическое разнообразие в рассказе пародирует бесцельные, никак не оправданные смыслом повествования эксперименты с метром в некоторых из народных романов.1736

Как правило, искусно находящий рифмы Чосер здесь в подражание таким романам нарочно пользуется неряшливой рифмовкой, допуская повторение одного и того же слова, опуская конечное е и прибегая к избитым фразам, типа it is no nay. Лексика «Рассказа о сэре Топасе» также имитирует народную поэзию, позволяя поэту употреблять слова и их формы, которых больше не встретишь на страницах его книги — child в значении рыцарь, downe в значении холм, listeth в значении listen и т.д.

Все это намеренно делает начало рассказа о подвигах сэра Топаса комически-несуразным. Аналогичным образом Чосер обыгрывает и привычные для рыцарского романа элементы сюжета — описание внешности героя, его облачение в рыцарские доспехи, его влюбленность в прекрасную даму, его странствие и подвиги. Все это комически снижено и перевернуто с ног на голову.

Уже само имя юного рыцаря Топас (видимо, происходящее от слова топаз, драгоценный камень) скорее подобает прекрасной героине, чем отважному рыцарю. Вызывает сомнение и место рождения сэра Топаса — Фландрия, в представлении большинства англичан того времени, вовсе не героическая страна лавочников. Внешность юного рыцаря более женственна, чем мужественна, и в целом достаточно абсурдна. Белый цвет его лица подобен сдобной булочке (payndemayn), губы красны, как лепестки розы; у него «красою знаменитый» нос, а шафрановая борода свисает до пояса. Под стать внешности и одежда сэра Топаса — туфли из кордовской кожи, коричневые чулки из Брюгге и дорогой шелковый камзол, больше подобающие купцу, чем рыцарю.

Когда под конец рассказа Чосер описывает ритуал облачения героя, то он вопреки рыцарской традиции начинает с детали туалета, невозможной в высоком жанре и мало уместной даже в низком, — подштанников из тонкой ткани:

На тело белое своеНадев исподнее бельеИз ткани полотняной…

Затем поэт сообщает, что Топас надевает белую рубашку, предназначенную для ношения герба (surcoat), который почему-то отсутствует, пристегивает пустые ножны из слоновой кости и берет в руки мягкий и тяжелый золотой щит, явно неспособный отразить нападение врага. Точность деталей тут совмещается с их комической абсурдностью.1737 Облачившись, сэр Топас забыл взять меч и надеть шпоры. Они, впрочем, и не нужны его идущей иноходью, смирной, серой в яблоках лошадке.

Как и положено юному воину, Топас увлекается спортом. Но это совсем не аристократические, а скорее буржуазные виды спорта — борьба (вспомним Мельника, который считался чемпионом) и стрельба из лука, что, очевидно, призвано напомнить читателю о «низком», фламандском происхождении героя. Топас томится любовной страстью, но он влюблен в фею, о которой только где-то слышал, но никогда не видел. Доехав по лесу до царства фей, он встречает грозного великана, от которого быстро ретируется, обещая, впрочем, вернуться обратно. Это как бы подвиг «наоборот», и ситуация Давид — Голиаф здесь откровенно вывернута наизнанку. Топас бежит от великана, а тот бросает ему вдогонку камни, но, к счастью, не попадающие в цель. И так далее в том же роде. Все условности жанра тут соблюдены, и все доведены до абсурда.

Понятно, почему Гарри Бейли прерывает Чосера-паломника, в сердцах восклицая:

Клянусь крестом, довольно! Нету сил! —Трактирщик во весь голос завопил, —От болтовни твоей завяли уши.Глупей еще не слыхивал я чуши.

Возможно, и другие паломники думают так же. Иное дело читатели или слушатели, которые наверняка сразу же оценили озорную и изобретательную пародию Чосера, напомнившую современным критикам пьесу о Пираме и Фисбе из «Сна в летнюю ночь». Поэт смеется здесь и над незадачливым Чосером-паломником, якобы не умеющим рассказывать истории, и над всем хорошо известной с раннего детства народной поэзией, на которой он сам вырос и традиции которой сумел впитать и преодолеть. Но смех не исключает любви. Смеясь над штампами такой поэзии, выворачивая их наизнанку, Чосер в то же время как бы и объясняется ей в любви. Ведь без ее фундамента не было бы и его собственных стихов. Все это в свою очередь приводит поэта к важнейшим для него вопросам о месте и роли автора в его творении и о сути сочинительства, которые он будет ставить и дальше в своих поздних рассказах вплоть до финального «Отречения». В данном же рассказе Чосер-автор и Чосер-паломник, которому якобы не хватает «ума и уменья», не только противостоят друг другу, но и объединяются в веселой игре, объектом которой становится в том числе и недалекий трактирщик, думающий, что он управляет другими и может правильно судить их рассказы.

Тем не менее Гарри Бейли, грубо оборвав Чосера-паломника, все же дает ему второй шанс попробовать свои силы:

Пусть тот рассказ в стихах иль в прозе будет,Но пусть он мысль и радость в сердце будит.

В подлиннике трактирщик вновь возвращается к своему критерию приятного и полезного: som murthe or som doctryne. Пытаясь реабилитировать себя, Чосер-паломник на этот раз выбирает «нравоучительный рассказ», который он именует «безделкой в прозе» (litel thyng in prose — т.е. маленькой вещичкой в прозе) и «забавной историей» (a murye tale). Теперь это будет рассказ, который многие могли слышать в «разной форме от разных людей» (in sondry wyse / Of sondry folk). Продолжая игру, Чосер-паломник в роли неумелого рассказчика предлагает слушателям почти дословный перевод знакомой им истории, как бы снимая с себя ответственность за ее содержание и манеру изложения. За все, мол, отвечает автор оригинала.

На самом деле «Рассказ о Мелибее» — весьма длинный и совсем не такой уж забавный. Старясь объяснить это, казалось бы, вопиющее противоречие, некоторые исследователи усмотрели здесь шутку или даже месть Чосера-паломника трактирщику как самопровозглашенному литературному критику, которого он заставляет теперь выслушать длинную и, на вкус людей XX в., скучнейшую историю.1738 Однако большинство ученых не приняли такую трактовку, указав, что «Рассказ о Мелибее» слишком длинный, чтобы быть шуткой над трактирщиком или самим неумелым рассказчиком или чтобы его можно было считать пародией на жанр нравоучительной повести.1739 Да и современникам Чосера этот рассказ, судя по количеству дошедших до нас рукописей, где он представлен самостоятельно, без других историй книги, вовсе не казался скучным или малоудачным в художественном отношении.

По жанру «Рассказ о Мелибее» представляет собой нравоучительный трактат и является переводом французского сочинения доминиканского монаха Рейно из Лувена под названием «Книга о Мелибее и даме Разумнице», вышедшего в свет вскоре после 1336 г. и быстро ставшего весьма популярным среди читателей как во Франции, так и в Англии. Само же это сочинение было свободным переводом латинской «Книги утешения и советов» итальянского судьи Альбертано из Брешии, написанной в 1246 г. (Поэт уже опирался на его трактаты в «Рассказе Купца».) Как считают текстологи, Чосер вряд ли был знаком с латинским оригиналом и пользовался лишь французским переводом.

Версия Чосера достаточно близка «Книге о Мелибее и даме Разумнице», хотя поэт и внес в свой текст некоторые изменения. Так, он сократил следующую фразу: «Несчастна страна, которой управляет ребенок». В Англии конца XIV в. подобное утверждение могло бы показаться крайне неуместным, если не сказать опасным. Ведь уже в 1372 г. стало ясно, что главный наследник престола Черный Принц опасно болен и его место займет маленький Ричард, ставший впоследствии Ричардом II. Но и после того, как тот достиг совершеннолетия, эта фраза все равно могла вызвать неудовольствие сильных мира сего. Особенно, если принять во внимание довольно распространенную гипотезу о том, что Чосер написал историю о Мелибее сначала в жанре совета государю и лишь потом, слегка изменив ее, включил в книгу. Подобную гипотезу косвенно подтверждает и другое изменение, которое поэт внес в свой перевод французского оригинала, — он значительно усилил раздел о важности милосердия для правителя, что тоже могло быть воспринято как совет юному королю. Кроме того, некоторые ученые предположили, что в начале работы над книгой Чосер хотел отдать этот рассказ Юристу, который обещал рассказать историю в прозе, но затем отказался от этой идеи. Однако все эти гипотезы, какими бы правдоподобными они ни казались, остаются только гипотезами, и мы имеем дело с текстом, вошедшим в книгу и отданным Чосеру-паломнику.