Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

уже успели убедиться после восхождений на каждого из Трех Братьев, открывался вид на другие горы, а, главное, на море, которое с высоты всегда кажется стоящей вертикально синей водной стеной. Словом, и тут, в курортном краю, пока что было совсем неплохо, потому что они с Мариной и Вэлом попали сюда до начала сезона и всего на каких-нибудь восемь дней.

Больше Михаила никогда не тянуло в Крым. Вот на Кавказе он бывал охотней и чаще, но уже тоже в давнем прошлом. Там находились куда более впечатляющие горы, чем Крымские. Он прошел несколько походов в разных местах Кавказа и трижды побывал в альплагерях, вынеся с собой навсегда незабываемые впечатления и альпинистский опыт. Но на Кавказе всегда было слишком много народу, чтобы его продолжало тянуть туда. Конечно, он и там знал сокровенные места, где можно было пожить без боязни стороннего вторжения прямо-таки в райских уголках, но попасть туда можно было только через многолюдство, оскорбительное для уважающих себя гор даже на дальних подступах к ним.

Занявшись спортивным туризмом, Михаил практически перестал бывать на курортах. Исключения случались трижды – после сбора инструкторов туризма в Архызе и похода оттуда к озеру Рица, после альплагеря «Алибек» и после альплагеря «Уллу-Тау» – каждый раз примерно на неделю. Жариться на пляже ему никогда не было интересно, а купание в теплой воде – в общем-то, ничего не скажешь приятное, неизменно пробуждало воспоминания о купаниях в куда более холодных водах, будь то Рица, реки Зеленчук или Алибек. Однако многим другим туристам и альпинистам нравилось отводить на курортах душу после трудов праведных в высоких горах. И именно их поведение было типичным, а совсем не его. Михаилу скуку курортной жизни могло скрасить лишь пребывание там вместе с женщиной. Так, собственно, и случилось, когда они с Леной после свадебного похода по Приэльбрусью и Сванетии прибыли в Сухуми. Они тогда проводили на пляже гор-р-раздо меньше времени, чем в постели. Да и в памяти ничего кроме постели не осталось, если не считать того, что в день отъезда из Сухуми в Москву у Михаила в автобусе вытащили из кармана деньги, документы и билеты на поезд. Пришлось им провести несколько дней в гостях у Лениной подруги-однокурсницы, которая была замужем за директором биостанции со знаменитым обезьяньим питомником при ней, пока им не прислали деньги родители. А документы им вернули в милиции, куда их подкинули воры. Вот, пожалуй, и все, чем под конец ознаменовался для Михаила курортный быт и курортный образ жизни.

Северные широты подходили для любви не меньше южных, правда, лишь в летнее время. Зима создавала достаточно хорошо ощутимые трудности для дела, которым не больно-то здорово было заниматься в одежде. Тем приятней было вспоминать о своей находчивости, когда ему донельзя захотелось заняться любовью с Леной во время прогулки на лыжах в Ядреевском лесу между Мытищами и Пироговым. С собой у них не было ничего кроме штормовок поверх свитеров, а морозец был градусов десять. Снег в лесу был не настолько глубок, чтобы в нем или из него можно было сделать какое-нибудь укрытие. И тут Михаил, исходивший уже этот лес вдоль и поперек, вспомнил, что почти по пути, сбоку от лесной опушки, есть довольно глубокий овраг, вдоль которого по весне регулярно тянули вальдшнепы, а сейчас у западного склона оврага намело порядочный снежный надув. Он предложил Лене отрыть снежную пещеру, еще не говоря, зачем, и она согласилась. Мысль о возможной близости заставила его рыть пещеру топориком вместо лопаты из всех сил. Вскоре он превратил начальный узкий забой в короткую штольню, от которой вправо и влево начал сооружать обитаемое пространство. Лена отгребала наружу вынимаемые Михаилом снежные блоки. Не более чем через час пещера обрела нужный размер в плане и по высоте. Михаил быстро сбегал на лыжах к молодому ельничку, нарубил лапника и, вернувшись обратно, уложил им пол пещеры. Затем он снял и постелил поверх лапника свою штормовку, и Лена без слов поняла его. Им было необыкновенно радостно, что мороз не стал непреодолимой помехой, и они с упоением занялись тем, что хотели делать под снегом и в снегу. Молодость, желание и сознание своего умения свести помехи для любви на нет – вот что двигало ими и дало впечатляющий результат. Было устремление друг к другу, был создан комфорт если не в ледяном, то снежном доме – притом вполне достаточный, чтобы близости ничто не помешало, и это подтвердилось в конце концов тем, что они не заболели – ни Лена, ни Михаил. В том их соединении прямо-таки символически схлестнулись их любовь друг к другу с любовью к походам и умением их совершать.

И вообще в молодые годы Михаил с такой силой ощущал в себе зов природы, что порой даже не понимал, как ему хватает сил удерживать себя на службе в то время, как за окном лежит снег, светит солнце и манит лыжня, а он вынужден прозябать на работе, которая почти не грела душу, хотя и вполне удавалась – он проявил себя достаточно находчивым конструктором, чтобы удивлять на заводе не только коллег-инженеров, но и чванливых рабочих, которых официальная пропаганда вполне уверила в том, что они – самый главный и самый мудрый класс – не то, что инженера / , которых разрешалось считать почти бесполезными бездельниками, чье предназначение – служить на посылках у рабочего класса. Михаил заставил-таки одного рабочего-рационализатора, которого сознание собственной значимости заставляло ходить медленно и враскачку, выпятив пузо вперед, признать свое превосходство в деле.

Наблюдая за выражением лица наладчика, когда тот следил за работой сконструированного Михаилом полуавтомата, Михаил вместо зависти и досады увидел нечто другое, чего не ожидал. Это была легкая растерянность при виде вещи, до которой по его внутреннему признанию, сам этот рабочий ни за что бы додуматься не смог. А полуавтомат, между прочим, как раз и заменял собой приспособление, автором которого являлся этот наладчик. С тех пор при встречах он здоровался с Михаилом первым. Отработав на заводе полагающиеся три года после окончания института, Михаил стал искать другую работу. Ленина школьная подруга Люба очень кстати сообщила, что в ОКБ, которое размещалось в том же здании, что и Любина организация авиационной промышленности, сейчас идет набор инженеров-конструкторов. К этому времени Михаил уже вполне уверился в своей способности конструировать все, что только относится к сфере механики, и поэтому не испытывал никаких сомнений, переходя в новую для себя отрасль техники. Он пришел на переговоры и попытался узнать у заместителя главного конструктора, чем ему придется заниматься, но тот не ответил на заданный вопрос – таков был стиль поведения при переговорах со специалистами, приходящими в авиационную промышленность со стороны. Таковы были правила соблюдения секретности (как вскоре убедился Михаил – главным образом бессмысленные). Обговорили только величину оклада. Но когда Михаил приступил к работе, обнаружилось, что его «общипали» на пятьдесят рублей в месяц. Увольняться сразу же после приема по этой причине было бы ущербно для Михаила, поскольку это бросило бы тень на его репутацию. Собственно, на это и был расчет у начальницы планового отдела, которая таким хамским способом добивалась экономии фонда заработной платы. После этого урока Михаил уже всегда проверял перед увольнением с предыдущей работы, какая сумма была написана начальством (на новом месте) на его заявлении о приеме с резолюцией «в приказ».

Вскоре у Михаила появились новые знакомые среди молодых инженеров. Один из них – Володя Шполянский – тоже окончивший МВТУ через пару лет после Михаила, оказался к тому же мастером спорта по альпинизму. Мало того, он принадлежал к приобретающей все большую известность школе альпинизма, возникшей на базе альпинистской секции МВТУ и возглавляемой мастером спорта преподавателем Игорем Ерохиным. Команды восходителей этой школы «бегали» на вершины вдвое, а то и втрое быстрей, чем это получалось у признанных корифеев. Новый стиль восхождений в сочетании с вызывающей нагловатостью со стороны ниспровергателей норм в адрес старых авторитетов сразу поставили Ерохина и его последователей в фокус всеобщего внимания, особенно после того, как они совершили нечто небывалое. Это был высотный траверс гребня пограничного с Китаем хребта Кокшаал-Тау от перевала Чон-терен до вершины Пика Победы. Собственно, весь семикилометровый траверс проходил на высотах семь тысяч метров и более. Сама «Победа» была высотой чуть меньше семи с половиной километров. Самый северный семитысячник мира отличался особой труднодоступностью и кровавой репутацией. Виновником того и другого был свирепый Тянь-Шаньский холод и необыкновенная текучесть снега. Впервые об этом свойстве снега Михаил услышал как раз от Володи Шполянского. Обычно ложащийся на склоны снег какое-то время держится на них,