Балаустион - Сергей Конарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жесткая петля пояса мелькнула перед лицом, захлестнула удавкой, впилась в шею….
* * *Испугавшись, что забыл принадлежности для письма, Ион схватился за пояс. И облегченно выдохнул: дощечки оказались на месте. Молодой летописец сдержанно огляделся: не заметил ли кто его нервного движения? Друзья и так частенько подшучивали над его страстью к ведению записей и время от времени не ленились подстраивать мелкие «шуточки». В последний раз Ион едва не подрался с Фениксом, когда тот испортил его дощечки, заменив в них воск тонко намазанным слоем свинячьего дерьма. И не лень ведь было возиться, придурку! А остальные, идиоты, хохотали до колик, когда Ион во время судебного заседания открыл эти дощечки, чтобы записать речь выступавшего. Ну и вонь тогда поднялась! Ион вытер эти дощечки о хитон Феникса, невзирая на сопротивление последнего. Теперь, будем надеяться, у друзей не скоро возникнет желание выкинуть что-нибудь подобное. Хотя… нужно проверить сейчас, пока не поздно.
Ион снял дощечки с пояса, отогнул крючок и заглянул внутрь. Нет, все в порядке, нет ни дерьма, ни даже таракана (самая тривиальная шуточка). Впрочем, вряд ли даже у безмозглого Феникса хватило бы дурости забавляться в такой день. А день был что ни на есть ответственный.
Утром, когда Пирр Эврипонтид и все его «спутники» все еще сидели в комнате Леонтиска и Аркесила, слушая повторный рассказ афинянина, явился один из эвдамидовых номаргов и передал повеление царя: к полудню явиться в новую базилику при храме Ликурга для суда и ответа. Известие это вызвало большой переполох, потому что сомнений не было: Эвдамид наконец-то решил отреагировать на последние «деяния» эврипонтидов. Ожидали чего угодно: приказа о высылке царевича из города, предъявления обвинения и даже ареста. По городу тут же полетели гонцы — сообщить о случившемся трем старейшинам партии Эврипонтидов Брахиллу, Эпимениду и Никомаху, а также созвать к храму Ликурга как можно больше рядовых сторонников из народа.
Ожидалось, что речь пойдет о вчерашних событиях, поэтому дома пришлось остаться не только раненым Аркесилу и Леонтиску, но и Энету. Если бы царю вздумалось по просьбе римлян приказать номаргам арестовать участников вчерашней драки с преторианцами, царевичу было бы трудно этому воспрепятствовать. Афинянину, впрочем, велели быть наготове: если ситуация потребует его показаний, за ним явятся и доставят на заседание в лектике.
Незадолго до полудня Пирр и его «спутники», в сопровождении целой толпы граждан, отправились на царский суд. У входа в базилику храма Ликурга их поджидал сюрприз: парадные двери охранялись номаргами. Руководил ими сам Эврилеонт, голова всего отряда Трехсот. Высокий, семи локтей росту, и едва ль не половину этого в плечах, весь перевитый твердыми клубками мышц. Еще не старый, лет пятидесяти, суровый и властный, он по праву считался первым мечом Лакедемона. Исад, при всех его талантах, был еще слишком молод для этого титула.
Лохаг сказал, что пропустит к царю только самого царевича и его ближайшую свиту. Возражать было бесполезно, поэтому в базилику прошли только Пирр и четверо «спутников»: Лих, Тисамен, Феникс и Ион. А также пришедшие чуть раньше Эпименид, Никомах и Брахилл. Остальным пришлось остаться на улице.
В базилике, новом здании, выстроенном несколько лет назад эфором Анталкидом при содействии заморских архитекторов по подобию современных римских общественных зданий, было светло и просторно. Ион кое-что читал об архитектурных ордерах, и нашел интересным сравнить прочитанное с собственными впечатлениями. «Авоэ, — подумал он, оглядываясь, — что бы ни говорили старики о прелестях традиций и старины, но новое — суть торжество цивилизации над дикостью, мертвого над живым. Если в здании возведен купол, защищающий от непогоды и солнечных лучей, терраса для зрителей и окна для освещения, то я готов смириться, что у него будут римские колонны и фронтоны. Если кого-то устраивает унылая серость классических дорийских построек — хвост ему в зубы, как говорит дружище Феникс. А я, клянусь Афиной Благосклонной, — за новацию и прогресс».
В главном зале базилики находилось несколько десятков человек, в большинстве своем — средней руки военачальники и магистраты, с полдюжины старост цехов и несколько жрецов. Из эфоров присутствовали Анталкид и Архелай, из полемархов — Деркеллид, глава Священной Моры и Маханид, пожилой командир Лимнейского отряда, старый недруг Брахилла. Бросалось в глаза полное отсутствие иноземцев — вещь, в последнее время чрезвычайно редкая в любом общественном собрании Спарты. Это могло означать, что жалобы римлян сегодня рассматриваться не будут. А могло и не означать — претензии римлян вполне мог взяться озвучивать толстяк Анталкид, выглядевший на удивление мрачным.
Появление Пирра и его свиты вызвало оживление среди собравшихся: все уже знали, что именно царевичу-Эврипонтиду держать сегодня ответ пред ликом царя. Дальше заинтересованных взглядов и немногословных замечаний дело не пошло — спартанцы все еще отличались сдержанностью. Главного действующего лица — Эвдамида — пока не было, стоявший в полукруглой абсиде у дальней стены деревянный трон пустовал. Пользуясь возможностью, Брахилл и Никомах отошли поговорить с друзьями-военными, Эпименид, обеспокоенный сверх всякой меры, остался с молодежью, нервно давая Пирру десятки советов: как отвечать в том или ином случае, чего не стоит говорить и тому подобное. Лих и Тисамен подкидывали все новые и новые вопросы, Феникс упражнялся в сквернословии. Ион стоял у колонны и теребил висевшие на поясе дощечки для письма. В разговоре он участия не принимал, погруженный в свои мысли и созерцание архитектурных достоинств базилики. Благодаря этому он не пропустил момент, когда галереи на втором этаже, с трех сторон опоясывающие зал, стали заполняться народом. Ион с радостью узнал среди прильнувших к перилам людей Галиарта и других товарищей. Хорошо, что они смогли прорваться туда и будут присутствовать при действе. При случае смогут покричать, оказать поддержку, да и другим расскажут, что здесь происходило.
Раздался звон литавр, в высоком дверном проеме появилась облаченная в белое с темными полосами фигура глашатая.
— Эвдамид, сын Агиса из рода Агиадов, владыка Лаконики и города Спарты, царь народа дорийцев! — зычно объявил он и отступил в сторону.
Эвдамид, приветствовав собравшихся поднятием руки, неспешно прошел, стараясь скрыть хромоту, к трону. Его сопровождали, как обычно, четверо номаргов с обнаженными мечами, а также Леотихид в белом парадном панцире и один из «спутников», борец Демарат, в этом году выигравший Олимпийские игры.
После того, как молодой царь занял свое место, двое жрецов произвели необходимые обряды и жертвоприношения. Затем один из младших магистратов объявил:
— Вызывается Пирр Эврипонтид, сын Павсания. Пусть таковой, если присутствует, выйдет к трибуналу и предстанет перед царем.
— «Если присутствует»! — передразнил Феникс вполголоса. — Вот кретин! Шары он с утра залил, что ли?
Пирр, отодвинув плечом не успевшего посторониться старшину кожевников, вышел на середину зала и неторопливо двинулся к возвышающемуся на абсиде трибуналу. Ион, протиснувшись в первый ряд, быстро достал дощечки, взял в руку стилос и приготовился записывать.
В базилике начинала твориться История.
Ион передвинул масляный светильник таким образом, чтобы тень от руки не падала на пергамент. Разложив испещренные символами дощечки в хронологическом порядке, историк облизал губы, мягко окунул стилос в чернильницу и вывел на пергаменте ровную строчку:
«Календы января (12-е посидеона), первый день года 699 от основания Рима».
Вот так. Стратег Брахилл, конечно, удавил бы его за столь явное предпочтение римскому календарю, но полемарх был человеком старого склада, из тех закоренелых консерваторов, что все еще не хотели признать общепринятых вещей.
«Царь Эвдамид призвал Пирра, сына Павсания, к ответу за деяния одного из людей его, афинянина Леонтиска, сына Никистрата, с молодых лет в Лакедемоне проживавшего. Грозно вопросил Агиад: почему Эврипонтид покрывает насильника и убийцу, почему посмел воспрепятствовать силой оружия справедливому дознанию?
Пирр же, Павсания сын, отвечал на это, что никогда Эврипонтиды не давали приюта преступникам, и он продолжает чтить закон отцов. «Не будешь ли ты отрицать, что Леонтиск из Афин, которого мы подозреваем в жестоком убиении своего товарища и двух лакедемонянок, был освобожден тобой этой ночью, при вооруженного народа бунтарском стечении, из рук нашего расследователя и слуги? — рек Эвдамид. — Ведомо ли тебе о наличии свидетельств, что данный Леонтиск осквернил священный день Дионисий отвратительными насилием и жестокостью, за что по нашему желанию и указу должен был подвергнуться дознанию, дабы выяснить его причастность к совершенному преступлению и святотатству?».