Заря над Уссури - Вера Солнцева

— Пусть попробуют сунуться! Отобьем охоту, лягут костьми перед первыми же рядами железной сетки. У нас каждый аршин земли примерян… — не сомневалось в успехе белое командование.

А на передовых позициях Народно-Революционной армии, по колено в снегу, ходили по окопам Блюхер и Серышев. Они заботливо расспрашивали людей, знакомились с настроением воинских масс, бодрили бойцов дружеским словом, веселой шуткой.

Перед тяжелым наступлением, перед предстоящими страданиями, а возможно — и смертью, так важно услышать дружеское, ободряющее слово, так хорошо почувствовать воину отеческую тревогу и заботу первого из первых твоих командиров.

В серо-стальных глазах командующего фронтом Серышева искрится добрая смешинка, а за ней зорок, неусыпен, суров взгляд военачальника. Тысячи мелочей должен учесть он и неуклонно проторять дорогу к победе.

Неутомим главком Блюхер, — подтянутый, с желтой кобурой на поясном ремне, он идет из одного подразделения в другое и на лютом морозе рассказывает притихшим воинам о жизни Советской России, о героических, грандиозных победах Рабоче-Крестьянской Красной Армии над объединенными силами Антанты. Напряженно, забыв о холоде, с блестящими от волнения глазами слушают бойцы повесть главкома о гении человечества Ленине — вожде и друге миллионов простых людей, с именем которого шли они в сражения с врагом.

Блюхер говорил, как волнует Ленина судьба народа, над которым занесена бронированная тяжелая лапа хищника-интервента, — судьба жителей Дальнего Востока.

Отторженные от России силами зла, реакции, интервентов, красные воины напряженно ловят каждое слово главкома, горячо приветствуют его, представителя войск новой России — России социалистической.

Вдохновляющим призывным словом заканчивает Блюхер живую, жаркую свою речь, исполненную веры:

— Отчизна ждет вашего подвига! Изнурена, опустошена Антантой, гигантскими битвами с врагами наша Россия. Она верит, она ждет, она жаждет победы — победы над Волочаевкой!

Храбрые войска! Товарищи народоармейцы и партизаны! Будьте стойки и мужественны. Не отступать. Ни шагу назад. Да здравствует победа! Если не хватит патронов, возьмем врага в штыки. За глотку возьмем!..

В ответ неслось единое, многоголосое обещание тружеников войны:

— Даешь Приморье! На Во-ло-ча-евку!

— Да здравствует товарищ Ленин!

— Да здравствует советская власть!

Командование Народно-Революционной армии проводит перегруппировку сил, разрабатывает план наступления, согласовывает с начальниками самостоятельных партизанских групп направления их ударов, вводит в курс развертывающихся событий прибывшие на фронт свежие забайкальские части, ведет политико-воспитательную работу с народоармейскими массами.

Вот он, не за горами, близится день неизбежного столкновения. Еще и еще раз проверяется грандиозная панорама фронта, где развернется сражение.

Степан Серышев шлет дружеские записки боевым соратникам.

«Д. В. Р.

Командующий

войсками

Восточного

фронта

22 февраля 1922 г.

Действующая

… 1. Бейте белых гадов общим кулаком.

2. Это наступление решительное, и исход его будет решителен на всю кампанию».

Грозное слово — Волочаевка! Могучее слово. Кто побывал в боях под Волочаевкой, знает, какой богатырский бой, народный бой вели там Народно-Революционная армия и партизанские отряды.

Вместе с боевыми товарищами смотрела сестра милосердия Алена на крепость, которую надо взять, надо отбить у белых.

К примеру только: войск у белых — пехоты, кавалерии — больше, чем у красных, орудий — больше! Беляки сытые, одетые, в тепле и холе, обеспеченные: японцы не скупятся! Они из Сибири, Читы, Благовещенска, Хабаровска уже ноги унесли, а не хотят расставаться с краем. Зацепились когтями за Владивосток. Надеются на белых холуев — последняя ставка.

Девяносто шесть часов! Четыре дня. Девяносто шесть часов шли красные войска на приступ крепости!

9 февраля. Приказ начинать наступление.

Повалится Волочаевка, оплот, форпост белых, — и посыплются их войска к Тихому океану. За Волочаевкой рядом, рукой подать, задыхается Хабаровск — родной город, где нашла Алена свое позднее, яркое, как луг в цветах, счастье. «Вадим, Вадимка! Много ли дней нам пришлось побыть вместе?» Где-то он тут, близко, знает, что и Алена со своими друзьями будет драться за Волочаевку, может, ищет ее, а скорее всего, бросают его с одного задания на другое. «Политработник — о всех заботник», как говорит мама Маша. «Будет победа, тогда, наверно, свидимся, товарищ политработник?» — спрашивает Алена — и забывает о муже.

Холодная, освистанная ветрами, равнина. И снега, снега. И злая тишина, тишина перед бурей, готовой вот-вот разразиться с ураганной силой. Она вспоминает тайфун на море-океане, дикий посвист взбесившегося ветра. Буря. Скоро грянет буря! И опять мысль возвращается к Вадиму…

Вооруженная японцами белая орда быстро подвигалась к Хабаровску. Яницын, легко раненный в руку, — он был среди войск, делавших последнюю попытку удержать город, — урвал часок — заскочил домой.

— Оставляем Хабаровск, — сказал он матери и жене. — Думаю, что вам тут могут грозить неприятности. Уезжайте вместе в Темную речку, там переждите. Авантюра белых не будет очень длительной…

— Я отвезу маму Машу в Темную речку, а оттуда в отряд, к Сергею Петровичу и бате, — сказала Алена. — Мама Маша, быстренько собирайте ваши вещи…

Они остались вдвоем. Он прижал ее к себе, гладил золотую голову жены… «Какая по счету разлука?»

— Не останешься ли дома, в Темной речке? Повоевала, свой долг выполнила… Сейчас предстоит мужской разговор: за горло, без жалости и пощады, как они нас. Останься с мамой…

Она ушам своим не верила. Оборвалось в ней все, как тогда, когда увидела его на утесе…

— Да как же так, бывший товарищ комиссар? — спросила, как чужого. — Разве не вы нас звали: «Клянемся служить отчизне до победного конца. Мы не имеем права успокаиваться до тех пор, пока хоть один чуж-чуженин будет на нее посягать. Костьми ляжем!..»

Он даже удивился: она цитировала его слово в слово, а со дня выступления прошло больше двух лет.

— Маленькая, маленькая! — засмеялся он. — Ты так меня плохо знаешь? Приняла мои слова всерьез?

У нее сердито сверкнули глаза, до сердцебиения охватили гнев и обида: нашел время разыгрывать!

— Большой, большой! Ты меня испытываешь? Видать, ты плохо меня знаешь! — И неожиданно для себя заплакала от горькой бабьей обиды, от той легкости, с какой он посмел пошутить над ней.

Прибежала мать. «Карманная мама» — как звал ее иногда сын — налетела с кулачками на Вадима.

— Почему она плачет? Чем ты ее изобидел, Вадимка? Остолоп большой!

— Да не обижал я ее, — сказал он с недоумением, еще не понимая всей горечи ее первых в новом замужестве слез, а когда дошло, когда понял наконец-то, бросился к ней. — Прости, прости! Действительно остолоп! Женушка! Девочка! Виноват…

— Не обижал! — ворчала мать. — Так уязвил ее чем-то… Лица на ней нет. Идем, идем ко мне, Аленушка, а он пусть один потерзается.

Он терзался. Он каялся. Но мать была непреклонна:

— Оставь ее в покое. Заговорит, улыбнется — тогда…

На другой день он пришел рано: надо было «собирать манатки» в дорогу. На запад. На запад…

— Приеду обратно — больше не расстанемся, — сказал он молчаливой и грустной Алене. — Договорился с командованием: ты пройдешь ускоренные курсы медсестер при армейском госпитале…

Долгая разлука. Так им, видно, и суждено. «Вот тебе и „больше не расстанемся“! Вадимка! Милый ты мой муж! Моя опора. Мое счастье. Солнце мое красное». Она любила его как часть самое себя, он был ее надеждой и светом. И ради него шла она воевать крепость Волочаевку, Хабаровск, где нашла свое позднее счастье. Он был для нее частицей родной земли, дорогой и заветной, как та горсть, которую бережно несла она и хранила с далекой Курщины…

Мороз; птица на лету замерзала, дышать трудно — обжигало легкие. Взять Волочаевку — со всех сторон обороненную крепость!

Смотришь — ничего как будто и нет, думала Алена, — равнина, бело кругом, снега, сугробы. И невинная с виду сопка Июнь-Карань… А у белых там — на каждом бугре, в каждой ямке густым-густо пулеметов, батарей! Снег, белизна, а бьет оттуда пламя смертоносное.

Вдоль железной дороги броневые поезда ходят; пулями, снарядами хлещут — простреливают. Куда ни кинься — броневики, артиллерия, бомбометы, пулеметы, винтовки!

Высокие колья с рядами проволоки, унизанной острыми железными шипами, прикрыли путь к Июнь-Карани. Возьми их в лихой мороз, без ножниц, под пулеметным и орудийным обстрелом! В Благовещенске, сказывают, ножниц в складах полным-полно, далеко ли доставить? А вот по чьей-то небрежности или, того хуже, по злому умыслу люди на проволоку бросались с голыми руками.